— Моя маленькая женщина, принадлежащая мне…
Ведь теперь ты принадлежишь мне, не правда ли? И никто больше не сможет нас разлучить… До конца нашей жизни мы будем вспоминать о ресторанчике на берегу реки, о его хозяине, улыбка которого тебе не понравилась, о служанке, нарочно называвшей тебя «мадам», чтобы получить побольше чаевых… Ты принадлежишь мне, только мне, от губ до всего остального…
Польдина встала, положила письма на столик из розового мрамора и прошептала:
— Вы уверены, что письма адресованы вашей дочери?
— Совершенно уверен, поскольку сегодня утром я нашел эти письма спрятанными под ее бельем… С некоторых пор я кое о чем подозревал, но решил твердо в этом убедиться…
— Речь идет о старшей?
— Нет! О Бланш, младшей, которой на Троицын день исполнилось только семнадцать лет…
— Вы говорили с Жаком?
— Нет еще. Он сейчас у меня в конторе…
Польдина воспользовалась тем, что в коридоре раздался шум:
— Вы позволите? Я на минутку…
Пришел представитель похоронной конторы вместе с приказчиком, который должен был снять мерку.
— Я в вашем распоряжении! — пообещала Польдина.
Она вернулась в гостиную, но остановилась на пороге.
— Прошу прощения, мэтр Криспен, но мне непременно надо уделить внимание этим господам… После церемонии…
— А что, по-вашему, я должен делать все это время? Моя дочь плачет в подушку… Моя жена страдает от этого…
— Уверяю вас, что…
Польдина вежливо, но холодно буквально вытолкала его за дверь, обратившись к новым посетителям:
— Сюда, мсье… Мы поставим гроб в гостиной, как гроб моего отца…
Как обычно, был накрыт стол, но Жак отказался обедать и заперся в комнате сестры, находившейся в полулетаргическом состоянии. Его глаза были красными от слез.
Пришел священник. Он заподозрил неладное, но не рассердился.
— Я договорюсь с епископством, — пообещал он. — В любом случае не может идти и речи об отпевании, однако, вероятно, я сумею благословить тело возле дверей церкви.
— Я предпочла бы отпущение грехов…
— Положитесь на меня. Я сделаю все, что в моей власти.
Священник ушел. В эти минуты Женевьева спала и поэтому не видела его.
Когда пришли обивщики, обе сестры и Софи еще сидели за столом. Обивщики прошли через столовую, и через несколько минут уже раздавался стук молотков.
— Как только извещения о смерти будут готовы, ты напиши адреса, — сказала Польдина дочери. — Фамилии найдешь в зеленом блокноте. Возможно, следует сообщить его семье?
У Верна больше не было ни отца, ни матери, однако в Орлеане жила его тетка, там же проживали дальние родственники, один из которых был землемером, и, наконец, в Египте жила его замужняя сестра.
— Не беспокойся, мама! Я сделаю все необходимое…
— Что касается одежды…
— Я схожу к портнихе… Я должна надеть вуаль?
Это слово сразу же напомнило обеим сестрам об определенных обстоятельствах. Они непроизвольно посмотрели друг на друга, причем этот порыв был настолько спонтанным, что они смутились.
— Матильда, как ты думаешь?
Матильда, глядя на скатерть, ответила:
— Делай, как хочешь…
Если бы Софи приходилась Эммануэлю только племянницей, вуаль была бы необязательна. Но если она его дочь…
— Я предпочла бы, чтобы решение приняла ты…
В конце концов решение приняла Софи.
— Поскольку Женевьева не сможет прийти на похороны, будет лучше, если я появлюсь в глубоком трауре…
Благодаря Польдине драматический хаос царил в доме недолго.
Остаток дня принес, скорее, успокоение, вернул обитателей дома к почти повседневной жизни, напомнил о банальности смерти.
— Ты позвонишь в газету, чтобы дать объявление?
Они немного поспорили о формулировке. Надо было уточнить, напишут ли они «умер после недолгой болезни», или «благочестиво умер», или же…
Польдина предложила: «неожиданно умер», и Матильда согласилась с ней.
Лишь один Жак не знал, чем заняться. Вопреки всем ожиданиям, он был подавлен горем. Время от времени он захлебывался от рыданий, доводивших его до изнеможения.
Учитывая состояние, в котором пребывала Женевьева, он не мог даже поговорить с сестрой. Он просто сидел рядом и смотрел на нее. Иногда он резко вставал, входил в комнату, где лежал отец, и стоял, прислонившись спиной к стене.
Все же около трех часов ему пришлось зайти на кухню, чтобы что-нибудь съесть. И тогда, оставшись наедине с Элизой, он с подозрением спросил:
— Как это произошло?
— Не знаю, я ходила за покупками…
Наконец, принесли извещения о смерти. Одно из них прикрепили к входной двери. Софи, сидя в кабинете, вписывала фиолетовыми чернилами адреса в остальные.
К четырем часам все было закончено. Тело перенесли в гостиную, где уже стояли цветы с прикрепленными визитными карточками соседей и поставщиков. Здесь все было: свечи, освященная вода, ветка самшита и даже люди, входившие в дом на цыпочках, долго не решавшиеся пройти в гостиную, делавшие два шага и ждавшие возможности уйти.
Жак стоял на часах. К счастью, у него был черный костюм. Неважно, что он стал ему немного мал. Жак принимал посетителей, пожимал руки, сморкался, теребил носовой платок и время от времени поднимал голову, спрашивая себя, что происходит в других комнатах дома.
После того как все было приведено в порядок, его мать и тетка поднялись в мастерскую. Польдина хотела закрыть дверь, но после минутного колебания оставила ее открытой, как человек, боявшийся попасть в ловушку.
Надо было привыкать к этому. Какое-то время они находились у Эммануэля, словно тот еще не ушел окончательно.
— Читай!..
Матильда прочла, положила записку на стол и заметила:
— Он ничего не сказал о Жаке…
— Ты прекрасно знаешь, что он не доверял ему… Кстати, о Жаке. Приходил нотариус… Он еще вернется… Мне с трудом удалось избавиться от него… Кажется, Жак соблазнил Бланш… Письма, которые он мне показал, не оставляют ни малейших сомнений…
Неважно, что первый этаж мгновенно превратился в нейтральную территорию. Наверху дом Лакруа продолжал жить собственной жизнью. И то, что Матильда дала сестре отпор, служило лучшим доказательством. Она с горечью спросила:
— Почему он говорил с тобой?
— Потому что ты потеряла мужа и он не осмелился побеспокоить тебя…
Сестры не двигались. Они еще не привыкли свободно расхаживать по этой комнате, которая за столько лет стала для них чужой и даже враждебной. В какой-то момент Польдина встала, подошла в задней стене и повернула портрет, на которой ее сестра украдкой бросала взгляд.
