Книга Меловой Человек - С. Дж. Тюдор

Я разворачиваю кресло пастора так, чтобы был виден экран телевизора, где как раз идет старый сериал «Диагноз: Убийство». Господи Иисусе, если кто-то и был более-менее в своем уме до того, как попал сюда, то наверняка окончательно свихнулся, наблюдая изо дня в день за тем, как Дик Ван Дайк и его родственники без конца переливают из пустого в порожнее.

Но затем кое-что еще привлекает мое внимание. Фигура, которая стоит на улице за стеклянными дверями, позади телевизора и больных, пускающих слюни в своих креслах.

Дама из Сада. Та самая, которая пыталась рассказать мне секрет. Но ведь это произошло почти тридцать лет назад. Поверить не могу, что она все еще жива! Хотя почему бы и нет, ей тогда и шестидесяти не было. Но все равно, ей должно быть уже за девяносто.

Подталкиваемый любопытством, я открываю дверь и выхожу к ней. На улице холодно, но солнце все же льет на землю слабое нежное тепло.

— Мэм?

Дама из Сада оборачивается. Ее глаза — молочно-белые, покрытые катарактой.

— Фердинанд?

— Нет, меня зовут Эд. Я однажды был здесь. Очень давно. Я приходил со своей мамой.

Она наклоняется ко мне и щурится. Ее глаза исчезают в мелких коричневых складках кожи, похожей на старый мятый пергамент.

— Я помню тебя. Ты — тот мальчишка. Воришка.

Наверное, мне нужно отрицать это, но какой смысл?

— Да, это я.

— Ты вернул все на место?

— Да.

— Вот и молодец.

— Я могу присесть? — Я указываю на свободный стул рядом с ней.

Она сомневается секунду, но потом все-таки кивает:

— Но только на минутку. Скоро придет Фердинанд.

— Да, конечно.

Я опускаюсь на стул.

— Ты пришел повидаться с ним? — спрашивает она.

— С Фердинандом?

— Нет. — Она печально качает головой. — С его преподобием.

Я оглядываюсь на него. Он все так же сидит в кресле.

Покайся.

— Да. Вы тогда сказали мне, что он всех здесь дурачит. Что вы имели в виду?

— Ноги.

— Прошу прощения?

Она наклоняется ко мне и хватает за ногу крепкой костлявой лапой. Я вздрагиваю. Я и в лучшие времена не очень-то любил, когда меня начинали лапать. А сегодня явно не лучший день для этого.

— Мне нравятся мужчины, у которых такие ноги, — говорит она. — Например, Фердинанд. У него отличные ноги. Сильные. Крепкие.

— Понятно. — На самом деле нет, но, похоже, лучше просто согласиться. — Так что насчет пастора?

— Пастора? — Ее лицо снова затуманивается, ясность тает. Я прямо вижу, как ее сознание улетучивается из настоящего и переносится в прошлое. Она выпускает мою ногу и в упор смотрит на меня. — Ты кто? Почему ты сидишь на стуле Фердинанда?

— Простите. — Я поднимаюсь. Ногу немного покалывает после ее хватки.

— Иди и найди Фердинанда. Что-то он опаздывает.

— Обязательно. Был очень… рад… снова с вами повидаться.

Она небрежно взмахивает рукой. Я возвращаюсь в дом. Та же медсестра, которую я видел за стойкой, вытирает кому-то рот. Она поднимает взгляд.

— Не знала, что вы знакомы с Пенни, — говорит она.

— Мы виделись, когда я приходил со своей матерью много лет назад. Удивлен, что она все еще здесь.

— Ей девяносто восемь, и она очень крепкая.

Крепкие ноги.

— По-прежнему ждет Фердинанда?

— О да.

— Думаю, это и есть настоящая любовь. Ждать жениха столько лет.

— Да, наверное. — Медсестра выпрямляется и улыбается. — Вот только ее покойного жениха звали Альфред.

Я быстро иду домой. Мог бы проехаться, но приют Святой Магдалины всего в тридцать минутах ходьбы от города, а мне хотелось немного проветрить мозги. Хотя, честно говоря, у меня это не выходит. Отдельные слова и фразы все еще кружатся у меня в голове, как снежинки в стеклянном шаре.

Покайся. Крепкие ноги. Вообще-то ее покойного жениха звали Альфред.

Я чувствую, что упускаю что-то. Оно виднеется под слоем снега. Но я не могу расчистить сугробы в голове и как следует это рассмотреть.

Поднимаю воротник пальто. Солнце скрылось за серыми тучами, и сумерки уже подкрадываются — тень за плечами дневного света.

Знакомый пейзаж кажется чужим. Я сам чувствую себя здесь чужим. Как будто я долгое время смотрел на мир под неправильным углом. Смотрел, но не всматривался. Теперь все кажется более жестким и острым. Такое чувство, что если я коснусь листьев на деревьях, они порежут мне ладонь.

Я прохожу мимо границы леса. Точнее, раньше это была граница леса, теперь здесь чья-то частная собственность. Ловлю себя на том, что постоянно оглядываюсь назад и вздрагиваю от каждого порыва ветра. Людей почти нет, только мужчина, выгуливающий лабрадора, и какая-то молодая мамаша, толкающая коляску в сторону автобусной остановки.

Хотя это не совсем так. Пару раз мне казалось, что я вижу краем глаза, как кто-то крадется позади, скрываясь в тени: кожа, белая, как слоновая кость, черная шляпа, белые как снег волосы.

Наконец я добираюсь до дома. Я напряжен, как никогда, мне тяжело дышать, я весь обливаюсь пóтом, несмотря на то что на улице довольно холодно. Деревянными пальцами хватаюсь за дверную ручку. Все-таки надо позвонить мастеру и поменять замок. Черт, мне нужно выпить. Много. Я ступаю в прихожую и замираю. Кажется, я слышал какой-то звук. Хотя, быть может, это просто ветер или обычные домашние шорохи. И все же… я осматриваюсь… Что-то определенно не так. В доме что-то не так. Что-то изменилось. И запах. Смутный, неясный аромат ванили. Запах женщины.

Как странно. И еще дверь на кухню. Почему она открыта? Разве я не закрыл ее перед уходом?

— Хлоя?

Тишина. Ну конечно. Что за идиот! Все дело в нервах, да, вот в чем беда. Они натянуты, как струны на скрипке Страдивари. Я кладу ключи на столик…

А затем подпрыгиваю чуть ли не до потолка, потому что из кухни доносится знакомый насмешливый голос:

— Ты вовремя.