«Откуда тебе известны такие подробности?» — покосился на мать Каргин.
Он всегда знал, что у Жорки мало шансов дожить до ста лет, но хотел верить в невозможное. В то, что Жорка где-то ездит, пусть не на «виллисе», который ему подарил Ленин, а на джипе, который ему подарил Путин (Каргин не знал, какая фамилия у президента Армении). В то, что по вечерам он играет в преферанс в саду, пусть с другими людьми и под другими (армянскими?) звездами. И на тебе, погиб, как кашалот, выпустив фонтан крови в потолок...
«В отличие от тебя, — строго посмотрела на сына Ираида Порфирьевна, — я слежу за новостями, слушаю радио... Во всяком случае, раньше слушала. — Она не стала уточнять, какое именно радио. Но вряд ли это был музейный, вполне возможно, с присохшей (вместо гуано) томатной пастой “Telefunken”. — Отец тоже переживал, когда узнал, — продолжила Ираида Порфирьевна, — он сказал, что Жорка, конечно, был бандит, но бандит широкий, с юмором и с душой... Охранника потом уволили, но не посадили, якобы он застрелил Жорку в целях самообороны».
«Но как приемник попал к тебе? Откуда взялся этот армянин?»
«Зиновий Карлович отписал в завещании, что дочь сможет распоряжаться остатками средств с его счета только после того, как приемник будет передан мне. А если бы я к тому времени умерла, он бы достался тебе. Армянин сказал, что с него взяли пошлины на трех таможнях, что он никогда бы не поволок приемник, если бы Зиновий Карлович не предусмотрел в завещании оплату этого путешествия и премию ему. Странно, — добавила после паузы Ираида Порфирьевна, — почему-то он запретил армянину лететь через Германию. Неужели немцы могли покуситься на эту рухлядь? Наверное, — задумчиво посмотрела в окно на хамскую, матерно шевелящую губами рожу, притиснувшуюся к ним впритык в битом “мерседесе”, — Зиновий Карлович сошел с ума. Зачем он вообще забрал этот приемник из нашего курятника в Мамедкули в Америку?»
«Он нам уже не скажет. — Каргин с удовольствием отследил мастерский на предельно ограниченном пространстве маневр Палыча. Тот, как опытный пастух обнаглевшего барана, перегнал матерящуюся рожу в параллельный ряд — прямо под черный адский выхлоп закопченного, груженного бетонными блоками «КамАЗа». — Ты включала приемник?»
«Нет, конечно, — удивленно ответила Ираида Порфирьевна. — Армянин предупредил, что это бесполезно. Зиновий Карлович включал его каждый вечер в течение многих лет, но без толку».
«Зачем же он его включал?»
«Люди сходят с ума по-разному, — вздохнула Ираида Порфирьевна. — Но каким бы причудливым ни казался так называемый орнамент сумасшествия, всегда существует потаенная — отправная — точка безумия...»
«Это тоже сказал армянин?» — перебил мать Каргин.
«Ему пришлось в Америке переквалифицироваться в социального работника, — не стала отпираться Ираида Порфирьевна, — в СССР он был врачом-психиатром. Между прочим, кандидатом наук!»
У Каргина закралось ужасное подозрение, что не просто так отправилась она с «мальчиком» в «Фани Кабани» смотреть «Интимные места». Судя по тому, сколько ей всего успел поведать загадочный армянин, они провели немало времени вместе.
«Я понял, — сказал он, — потаенной — отправной — точкой безумия у Зиновия Карловича был довоенный приемник “Telefunken”, который он по какой-то причине всюду возил за собой и с которым не расставался до самой смерти».
Другой же, подумал Каргин, потаенной точкой безумия вполне могут быть «Интимные места»... Но не довел мысль до конца, вспомнив про «массовидность» (термин В.И. Ленина применительно к террору) телепатических способностей у окружающих его людей.
«Он, например, говорил армянину, что в шестьдесят четвертом году услышал по этому приемнику, что Советский Союз развалится в девяносто первом...»
«Как он мог это услышать? — разозлился Каргин. — Где? В курятнике?»
«Они слушали приемник с папой. Когда папа был рядом, приемник включался, и... что-то такое они иногда слышали».
«Ты проверяла вещи после визита армянина? — спросил Каргин. — Все на месте?»
«Интересно, — с презрением посмотрела на него Ираида Порфирьевна, — существует на свете хоть один человек, которого бы ты не подозревал в воровстве и... — брезгливо скривила губы, — распутстве?»
«Целых два! — быстро ответил Каргин. — Ты и... президент России. Нет, — спохватился, — три! Я забыл Палыча».
«Он жил у меня несколько дней, — сказала мать. — И останавливался на обратном пути из Еревана. Ну и что?»
«Ничего, — пожал плечами Каргин. — Он не говорил про велосипед? Помнишь, стоял в сарае рядом с приемником? Там еще были огромные сапоги и чекистская кожаная куртка? На шинах был протектор со свастикой? Зиновий Карлович не гонял на нем по Сан-Диего?»
Каргин отчетливо, как если бы вдруг оказался в Сан-Диего, увидел клювастого, с седым пухом на голове Зиновия Карловича, энергично крутящего синими, венозными, в шишках ногами педали нацистского велосипеда. Почему-то Зиновий Карлович был в черных (семейных) советских трусах с заткнутым под резинку носовым платком и в сетчатой майке. Бред, подумал Каргин, никогда почтенный еврей не сядет на гитлеровский, да к тому же дамский, велосипед, да еще в таком непрезентабельном виде...
«Напрасно иронизируешь, — с неожиданным спокойствием заметила Ираида Порфирьевна. — Темой его диссертации как раз были массовые психозы в нацистской Германии. Собственно, поэтому ему и не дали в Штатах работать по профессии. Он писал, что Штаты в плане программирования монолитных реакций населения на происходящие в мире события используют немецкий опыт. Он говорил, что даже сосиски у немцев в пивных в то время были в виде свастики. Человечество как-то не повелось на свастику. А вот гамбургеры и кока-кола пошли неплохо. Я каталась на этом велосипеде в детстве. Он был дамский, папа взял его мне на вырост. Наверное, он до сих пор гниет в сарае. Или на нем ездит какой-нибудь туркмен. Они ведь теперь тоже великий народ, арийцы Азии, так они себя называют».
Дальше ехали молча.
«Я не верю, что ты не включала приемник, — сказал Каргин, когда остановились во дворе у подъезда, где жила мать. — Армянин обязательно должен был тебя попросить, мол, проверить, не повредился ли он в дороге и все такое...»
«Нет», — ответила, вылезая из машины, Ираида Порфирьевна.
«Почему?»
«Потому что этот... не знаю даже как его назвать... поганый ящик приносит нашей семье несчастья! Это по нему папа услышал, что послевоенные облигации какого-то определенного госзайма — самые надежные ценные бумаги в СССР, что только по этому единственному займу будут и большие выигрыши, и полный расчет, а остальные пропадут».
«Ну и что? Это же... здорово», — вышел вслед за матерью из машины Каргин. Он всегда провожал ее до подъезда.
«За это его и посадили, — мрачно продолжила Ираида Порфирьевна. — Оказывается, это была государственная тайна. Ему было знать не положено. Он не входил в число тех, кто мог их беспрепятственно приобретать. Папу чуть не убили на допросе... Я тебя прошу, — она крепко стиснула ладонь Каргина, — будешь на даче — отнеси его на помойку! Тебе же, — заглянула ему в глаза, — будет проще. Эти знания, — покачала головой, — не делают людей счастливыми».
