Ада выскользнула из постели, оделась и на цыпочках вышла в коридор. Его комната оказалась последней в ряду четных комнат, и она застыла на пороге, кусая губы. Может быть, он утомит ее болтовней, и она сможет уснуть? Может быть, он расскажет ей что-нибудь интересное, и ночь пройдет не в мучительных раздумьях о том, где она ошиблась, не в горькой тоске по Герману, не в зависти к этой парочке, уединившейся в третьей комнате.
Ада едва успела постучать костяшками пальцев, как дверь уже распахнулась. Тео стоял на пороге, и она подумала – он гораздо старше, чем ей показалось сначала, точно старше Арфова, но в его глазах столько свежести, что морщин на лице словно не замечаешь. Тео кивнул.
– Проходите, пожалуйста, – и впустил ее внутрь. Его комната отличалась от ее – как небо от земли. Было очевидно, здесь не ночуют время от времени, а живут постоянно. На стене висело распятие, то тут, то там бросались в глаза всякие мелочи, безделушки, живые цветы, книги, комната выглядела обжитой. В углу, привлекая к себе внимание, стоял черный куб, мигавший красной лампочкой – глушитель сотового сигнала.
– Это обман, – она указала на куб, – Такие стоят в исповедальнях и они не работают.
– Почему сразу обман? Священники все равно обязаны докладывать о том, что рассказывают им на исповеди, так что некоторые из этих штук работают. А некоторые – включаются время от времени. Этот прибор не такой уж хитрый, я легко с ним разобрался, поэтому все сказанное в этой комнате здесь и остается, хотя я вас, кончено, не заставляю верить мне на слово. Но мне было бы приятно, если бы вы поверили, – посерьезнев добавил он.
– Кто вы такой?
– Все зовут меня Тео, я бывший священник этой церкви, а в данный момент – безработный и подследственный. А да, еще я формально бездомный, но пока живу здесь – и считаю это место своим домом. Какой чай вы предпочитаете?
Он уже деловито подошел к допотопной конфорке, которую в комнатах, наверняка держать запрещалось, поставил воду, выбрал чашки – Ада вздрогнула от совпадения. Это были тонкие фарфоровые чашки в красный цветочек, такие же, какими они пользовались с Давидом, когда-то очень-очень давно. Ничего удивительного в этом не было, распространенный рисунок, дешевый чайный набор, но она внезапно без сил опустилась в кресло.
– В чем вас обвиняют? Почему тогда кастелян перед вами как будто… почему он перед вами отчитывается?
– Меня лишили сана месяц назад, с тех пор и идет следствие. Открылось, что я не очень… скажем так, не слишком ретиво выполнял свой долг по оповещению специальных органов о настроениях моих прихожан. Проще говоря, воспринимал таинство исповеди слишком буквально, – он обернулся к ней, вопросительно глядя на нее.
Ада вспомнила, чай.
– Черный, пожалуйста, с сахаром, если можно. А кастелян?
– Он неплохой человек, но у него трудная жизнь, маленькая зарплата, большая семья и слишком мало веры в себя. Он не хочет гореть в аду за эти деньги и не хочет, чтобы его уволили. Раньше он боялся греха, а еще больше начальства – но мы с ним как-то раз поговорили, и теперь все наоборот. Другое дело, что он совсем не умеет противостоять искушению, вот я за ним и приглядываю. А он приглядывает за мной, чтобы я не сбежал от следствия и не слишком уж много проповедовал.
– Он за вами следит, доносит? – Поразилась Ада.
– Конечно, – с улыбкой отозвался Тео, ставя перед ней чашечку. – А что еще он может сделать?
Она не нашлась с ответом, и уткнулась в чашку. Чай оказался очень вкусным.
– Вы странный, – сообщила она, с удовольствием делая второй глоток. – Но это – просто сказка.
Тео кивнул.
– Иногда люди приходят ко мне, чтобы поговорить, и некоторые потом возвращаются, с подарками – чай вот, печенье… Печенье! – Он хлопнул себя по лбу, вскочил, принялся рыться в тумбочке и извлек оттуда коробку печенья, которое, подавали только в элитных ресторанах – оно было приготовлено вручную и из продуктов высшего качества, давно ставших роскошью.
– Разные люди приходят, – поймав ее взгляд, пояснил Тео. – А с тех пор как я, в некотором роде, подозрительная личность без работы и средств к существованию, я перестал отказывать от подарков. Не слишком красиво, конечно, но у меня, к сожалению, нет выбора. Надеюсь, вы не станете меня за это осуждать.
– Эти люди, они, наверное, очень вам благодарны, – осторожно предположила Ада, пробуя печенье. Оно было восхитительно. Ей показалось, что она поняла причину его спокойствия – покровители. Конечно, она и сама не раз пользовалась благосклонностью вышестоящих, чтобы получать только лучшее.
– Да, я полагаю, очень.
– Почему же тогда вы не попросите их, чтобы с вас сняли обвинение? Вернули сан? Неужели вам нравится так жить? – Строго спросила она, находя в его словах противоречние.
– Даже если бы это было им под силу, я не стал бы просить. Мне и так слишком много помогали. И раз за разом оказывалось, что я не слишком подхожу на роль священнослужителя, – он кивнул в сторону мигающей красной лампочки. – Наконец, я и сам это понял, а теперь дело зашло слишком далеко. Мне не хочется, чтобы люди, которые приходят ко мне за помощью, пострадали из-за того, что принимают слишком горячее участие в моей судьбе. Я, впрочем, уверен, что все будет в порядке, – он снова широко, по-мальчишески улыбнулся.
– Вас не раз ловили на том, что вы не раскрываете тайну исповеди? – Он кивнул. – Вы понимаете, что это звучит абсолютно неправдоподобно?
– Конечно, я не могу доказать вам, что это не провокация. В каком-то смысле, это она и есть. Но тут уж я ничего не могу поделать. Вы либо поверите мне, либо нет, это дело вашей души, а мне остается только надеяться, что она сделает правильный выбор.
Ада молча доела печенье, и, не удержавшись, взяла второе.
– Приятного аппетита, угощайтесь, я все равно сладкого не ем, – улыбнулся он, спокойно попивая свой чай. – В церкви вы выглядели очень расстроенной и одинокой.
– Я узнала сегодня, что мой жених – низкий и подлый человек. И что мой единственный друг меня предал. Второе гораздо обиднее, потому что я верила ему больше десяти лет, верила ему скорее, чем самой себе, – она сказала это как-то неожиданно легко и поспешила себя обругать. Тео оказался удивительным собеседником – он так обволакивал своей аурой доброты и понимания, что язык развязывался сам собой. Но не стоило забывать, в каком она положении, не стоило верить ему – и почему-то все равно верилось. Она снова сделала глоток чая. Тео ничего ей не ответил, только кивнул, словно она подтвердила его догадки.
– Вы подлили мне сыворотку правды в чай или подсыпали в печенье? – Уточнила она, чувствуя себя удивительно уютно. Теодор рассмеялся.
– Вы не первая об этом спрашиваете. Стоит человеку искренне признаться в том, что причиняет ему боль, и он начинает думать, что тут не обошлось без химии или какого-то трюка. Нет, я ничего не подсыпал вам. Но чтобы вы чувствовали себя спокойнее, я не буду задавать вам вопросы. Будем беседовать только о том, о чем вам самой захочется.
