И мы трое в сердцевине громадного зала, в нем кишат красные пауки. От тех, что сопровождали Бориса, до великанов, способных дать бой дракону.
Картинка мутная, плывет, тошнота у самых берегов. Меня вырвало, едкая масса течет по подбородку, пачкает кокон.
Укус на шее пылает, словно там выжгли клеймо.
– Мальчишка… экземпляр хороший.
– Я счастлив, что ты доволен, хозяин, – сказал Борис.
– Я… крайне… НЕ доволен.
– Но ведь я привел…
– Ты вел слишком долго!!!
Кулак грохнул по подлокотнику, во тьме под капюшоном вспыхнуло адское пламя глазниц, мозг лорда выплеснул подавляющую волну, Борис зажмурился, стиснул зубы, ему пришлось упереться ладонью в пол, чтобы не упасть, даже у меня в глазах потемнело.
– Было много непредвиденных…
– Мне не нужны оправдания, – отмахнулся лорд. – Ты подвел.
– Да, хозяин…
Борис согнут рабски, дышит с дрожью, с хрипами, будто у него туберкулез в последней стадии. Лицо блестит, капли сыплются с него как с дождевой тучи.
Одна из восьми исполинских лап на спине лорда дотянулась до Бориса, острие коснулось подбородка, приподнимает голову Бориса, взгляды слуги и хозяина сплелись. Смотреть в огненные глаза хозяина для Бориса – испытание тяжкое.
– Борис…
Так отец обращается блудному сыну.
– Ты был лучшим охотником… Помнишь, как попал ко мне? Ты был добычей охотника, одним из моих безымянных завтраков, обедов и ужинов. Я должен был тебя сожрать и забыть, как сделал это с тысячами таких же, но ты жаждал выжить, поклялся в верности, обещал, что принесешь столько деликатесов, сколько не приносил ни один охотник. И ты не подводил. Пока другие носили паршивых людишек раз в неделю, ты притаскивал целые семьи каждый день, и все были так хороши, что хотелось приберечь на праздник… О, ты в самом деле стал лучшим из лучших.
Как много пауков… И все умеют взрываться. Если бы вся эта масса бахнула разом, от Руин бы не осталось и щебня.
– Ты стал мне как сын, – продолжает лорд, – стал первым, кого я вознаградил так щедро. Никто до тебя, и после, не получал в распоряжение моих кровных детей, а ты получил армию! Армию, что скиталась с тобой по Руинам, подчинялась как мне, защищала. А сколько раз мои дети спасали твою шкуру, жертвуя собой… Долго бы протянул без них?
По всему залу арахниды сторожат сети. Другие свисают с нитей, третьи шуршат в общей массе, словно котлы с кровью, четвертые носят яйца из гнезда в гнездо, пятые заматывают в коконы животных и людей…
– И вместо того, чтобы оценить мой дар, ты вдруг исчез… я звал тебя через детей, но ты ухитрялся блокировать зов, хоть и шел навстречу. Но все-таки пришел… не знаю, сколько времени прошло. И вернулся с одним-единственным экземпляром.
Лордова лапа, что держала подбородок Бориса, чуть хлестнула по щеке, но даже от такого голову едва не оторвало. Лорд возвращает конечность к семи таким же, вокруг него крона из восьми страшных сучьев. Их владелец откинулся, облокотился, кулак подпер капюшон. Хотя это не капюшон, тоже часть тела, монстр как монолит, разбитый на сегменты.
– Вот как ты платишь за щедрость. Я знал, роскошь развращает, но позволил себе мягкосердечие… Что ж, за твои прежние заслуги… жизнь сохраню.
Борис склонил голову ниже.
– Благодарю, хозяин! О большем надеяться и не смел.
– Но заберу детей. С тобой останутся лишь те, кто будет тебя контролировать. И контроль станет жестче.
– Справедливо, хозяин.
Плавный жест лорда, когти словно подманивают, из коленопреклоненного Бориса посыпались красные ручьи, пауки льются из рукавов, карманов, воротника, из-за бортов, с краев, растекаются лужищей, растворяются в общей массе.
– Не все, – заметил лорд.
– Да, хозяин.
Борис отстегивает торбу, вжик шнурка на горлышке. Кулак тряпочку опрокинул, и хлынула густая красная струя членистоногих. Вокруг Бориса уже бурлит озеро, казалось, поток не кончится. Но таки иссяк. Пауки разбегаются.
Борис пристегивает торбу к поясу.
– Нет, – остановил лорд. – И это больше не твое.
– Но…
– Молчать!
На сей раз удар лапой уронил Бориса набок, волоски-иглы на последнем сегменте поддевают торбу, лапа сгибается, и артефакт подплывает ко мраку «капюшона», оттуда рассматривают огненные глаза.
– Она для тебя ценнее жизни?
Борис поднимается на колени, еще не сломлен, но подавлен сильно.
– Нет, хозяин.
Лорд отводит торбу в сторону чуть брезгливо, как дохлую крысу, ее хватает жвалами паук размером с собаку, несет к одной из кладок яиц у подножия трона. Разламывает яйцо, торба отправляется внутрь, зубчатые половинки смыкаются. Пока брюхо прядет клейкую нить, паук вертит яйцо в лапах, заматывает. Шар опускается на прежнее место в бутоне яиц.
– А теперь прочь за новой добычей, – приказал лорд.
– Слушаюсь, хозяин.
– И если сегодня не принесешь троих таких же, как этот мальчишка, – заменишь их сам.
– …Да, хозяин.
Паутина, к центру которой прилеплен я, задрожала, меня накрывает тень паука, угловатые крюки лап отрывают мой кокон, перекатываюсь, как бревно, на игольчатую спину паука, он везет к трону, бросает между лордом и Борисом.
Борис встал на ноги. Лицо мокрое, рубашка потемнела, прилипла к груди, словно окатили из ведра.
Смотрит мне в глаза.
– Прости, Владик. Каждый хочет выжить. И я тоже.
Его губы сжались в нитку, меня обдало ветерком крутанувшегося плаща, Борис пошел к решетке, копья-прутья начали подъем, фигура в плаще уменьшается.
Кошмарный сон. Может, я попал по нелепой случайности в утилитку? А та, вместо грез, насылает ужасы?
Пытаюсь шевелиться. Но тело отравлено, да и трудно, когда знаешь, что толку ноль.
Но пытаюсь.
Извиваюсь как полудохлый червяк. Ну же, мышцы, грейтесь…
– О, букашка трепыхается, – услышал я лорда. – Забавно… было когда-то. Но я видел это столько раз… Скучно.
Борис все дальше, а я брыкаюсь. Он так учил. Бороться даже в полной безнадеге. Особенно в безнадеге. Не терять силу духа.
И я не теряю.
Ведь потерял Бориса. И вся моя суть этому противится, хочет сохранить. Не его, так хотя бы то, что он во мне оставил.
Рычу. Мышцы вздулись, путы их режут. Боль и ярость.
– Поразительное упрямство, – сказал лорд. – Экземпляр в самом деле отменный.
Борис замедлил шаг. Казалось, хотел обернуться, но его качнуло, равновесие удержал. Миг замешательства, и вновь застучали шаги. Словно что-то оглянуться не позволило.
