Устроив все для барынь, Люба хлопотала в своей комнатке, беспрестанно охая, что проклятые французы не то что сена не оставили, а даже и соломы — чтобы подостлать для спанья.
— Нет ли в каморке? — спросила она сама себя, отворила быстро дверь и осветила все углы; но вдруг она чуть не уронила подсвечник и громко вскрикнула: — Господи! Никак тут француз!..
Анюта, услышав ее крик, мигом подбежала к ней.
— Чего кричишь? Разбудишь бабушку! — сказала она ей. — Где тут может быть француз? В уме ли ты!..
Но в ту же минуту и сама вздрогнула, услышав стон. Анюта быстро взяла свечу из рук остолбеневшей от испуга Любы, осветила каморку и увидела в дальнем углу, за кадкой, скорчившегося человека.
— Сжальтесь над несчастным раненым! — произнес приятный мужской голос по-французски, но так тихо, что она едва разобрала сказанное.
— Вы как сюда зашли? — спросила она незнакомца тоже по-французски.
— Меня оставили при обозе… чтобы избежать страшной участи быть добитым партизанами. Я уполз и спрятался в эту каморку.
— Наши не убивают раненых! — сказала Анюта с достоинством. — Я распоряжусь тотчас уложить вас в постель и позову доктора… Люба! — обратилась она к горничной. — Ступай, милая, к Григорию Григорьевичу и скажи, что у нас в доме лежит раненый француз. Пусть он устроит его поудобнее.
— Все теперь спят, барышня! Как я пойду?
— Верно! Тогда давай вдвоем устраивать ему постель.
И, привыкшая ухаживать за ранеными, Анюта быстро вытащила свою кровать в девичью, поставила рядом столик с питьем и свечой.
Потом спросила все еще лежавшего в каморке француза:
— Можете вы сами выйти или надо помочь вам?
— Мне трудно только подняться! — отвечал тот. — Но я могу кое-как дойти до следующей комнаты… Только, ради всего для вас дорогого, не выдавайте меня партизанам…
— Вы, кажется, считаете русских извергами! — выразила обиду Анюта. — Но вскоре вы сами убедитесь, как сильно ошибались на наш счет.
С этими словами девушка вошла в каморку, несмотря на все предостережения испуганной Любы, и старалась приподнять раненого, но тот до того глубоко забился в угол за кадку, что она никак не могла его оттуда вытащить.
— Люба! Помоги же мне! — позвала она горничную.
Но Люба не слушалась. Напротив, она пятилась от каморки, словно в ней сидело какое-то чудовище. Анюта, сделав еще усилие, отодвинула, наконец, кадку и старалась помочь французу подняться. Но тот никак не мог этого сделать.
— Вы очень слабы! — сказала Анюта.
— Я сегодня весь день ничего не ел и не пил, — прошептал раненый.
— Люба! — обратилась девушка опять к горничной. — Отыщи оставшуюся от обеда курицу и принеси сюда. Да смотри, не проболтайся другой прислуге, кто у нас тут!..
— Ни за что не оставлю вас, барышня, одну с проклятым нехристем! — бросила решительно Люба. — Он вас обманет и убьет тут.
— Полно вздор говорить! — остановила ее Анюта. — Иди и исполняй, что тебе велено.
— Воля ваша… Но я пойду и позову барыню.
И Люба, прежде чем Анюта успела сказать ей слово, выбежала из девичьей, промчалась стремглав по комнате своей барышни и быстро отворила дверь в комнату старушки.
— Это ты, Анюта? — спросила та, проснувшись от шума.
— Нет, это я, матушка барыня. Не извольте беспокоиться и не бранитесь… Барышня велит… — горничная осеклась.
— Да говори же, бестолковая, скорей, что с ней! Заболела? Дурно ей, что ли?..
— Нет, сударыня! Но она француза на свою кровать укладывает!..
— Что ты глупости мелешь! Спросонья тебе мерещится, что ли? Какого такого француза?
И старушка, переполошенно поднявшись с постели, накинула себе на плечи капот и направилась в комнату к внучке.
— Где же барышня? — спросила она у Любы, не найдя в комнате не только Анюты, но даже и кровати ее.
— Там, в девичьей! — указала смущенная горничная рукой в полуотворенную дверь.
Удивленная и отчасти встревоженная старушка быстро вошла в девичью. И вошла она в ту самую минуту, когда раненый, хватаясь за руку Анюты, старался выползти из чулана.
— Бабушка! — воскликнула Анюта, видя удивление и неудовольствие на лице Краевой. — Мы с Любой нашли в каморке вот этого несчастного раненого. Он за весь день ничего не ел и не пил. Велите накормить его. А питье я ему уже сама приготовила.
Марья Прохоровна тотчас же приняла участие в больном и приказала Любе принести ему кусок курицы, белый хлеб и вино.
«Ишь как они басурмана окаянного берегут!» — подумала Люба, но ослушаться барыни не посмела и пошла к ключнице.
Между тем Анюта при помощи бабушки усадила раненого на свою постель и подала ему питье.
Это был молодой красивый француз, по-видимому, офицер. Лицо его было смертельно бледно. От выступившего на лбу пота вьющиеся слегка волосы прилипли к вискам. Руки у него от напряжения дрожали.
— Вам делали сегодня перевязку? — спросила старушка с участием.
— Нет, сударыня! Со вчерашнего вечера рана моя не перевязана.
— Я пошлю за доктором.
— Поздно, сударыня. Я кое-как сам могу перевязать себе ногу… Если бы только нашелся у вас лишний лоскут полотна и немного корпии.
Анюта исчезла за дверью и через минуту вернулась, неся все необходимое для перевязки.
— Вы, видно, ухаживали за больными! — сказал ей раненый. — Знаете все, что необходимо для перевязки.
— Я дочь доктора! — отвечала девушка. — К тому же в деревне, из которой мы только что вернулись, лежат несколько раненых, за которыми мы ухаживали. Между ними есть и ваши соотечественники, — добавила она с легкой укоризной в голосе. — Мы заботились о них словно о своих. Один из них — господин Санси, друг нашего дома.
— Граф Санси де-Буврейль? — прямо-таки вспыхнул молодой человек.
— Я не знаю, граф ли он. Господин Санси никогда не рассказывал мне о своем прошлом…
— Его знает госпожа Тучкова?
— Вы разве знакомы с госпожой Тучковой?
— Она мне сказала, что знает моего отца — графа Санси де-Буврейль…
— Так значит, господин Санси ваш отец?! — всплеснула руками Анюта.
Если вы говорите о графе Санси де-Буврейль… так это мой отец.
— А я все смотрю, — подала голос старушка, — что лицо ваше мне будто знакомо… Вы очень похожи на вашего отца — трудно ошибиться и не признать. Дайте же мне обнять вас, как сына.
И она обняла Этьена. А он целовал ей руки и плакал от радости.
— Успокойтесь, молодой человек! — говорила старушка, утирая слезы, выступившие у нее на глазах. — Вам не следует так волноваться. Берегите себя ради вашего отца, который только и живет мыслью увидеть вас.
