Она ужасно боялась, она страдала, а я забавлялся этим, когда моя плетка прогуливалась по ее спине. Это были вовсе не те нежные поглаживания, которые она наносила себе сама, чтобы успокоить совесть. Неужели она и в самом деле полагала, будто эти обеты обелят ее в моих глазах? Я собирался выпустить из погреба эту ядовитую змею, эту нечестивую монахиню после того, как сам получу с нее этот штраф, после того как она заплатит мне свой долг чести. Но ее кощунственные уста изрыгнули:
– Она его не получит! Она не будет с Николя! Она что же, думала, что украдет его у меня; что всегда будет получать все, что пожелает? Я всегда ее ненавидела. Я ненавижу ее сейчас, она мне омерзительна! Если б она осталась жить, это было бы так несправедливо! Это было такое невыразимое облегчение, когда ее тело под водой вдруг обмякло в моих руках… Если Господь позволил этому свершиться, значит, я в этом не виновна.
Я привез труп этого чудовища в женском облике к аббатству, дабы все знали, что она издохла, и чтобы некоторые поняли почему. Когда я бросил ее тело на спину ее иноходцу, то упал на колени и сам испытал невыразимое облегчение.
Я признаюсь в убийстве Анриетты де Тизан и не испытываю от содеянного никаких угрызений совести. Я не совсем уверен, но мне кажется, что мадам де Тизан, которая обожала Гермиону, смогла понемногу распутать это ужасное дело и что страдания приблизили ее конец.
Я ни о чем не сожалею. Моя душа наконец успокоилась, и скоро я соединюсь с теми, кого люблю.
Тяжело дыша, Тизан медленно встал, держась за край стола. Опасаясь, как бы тот не набросился на Сильвин, Ардуин Венель-младший приготовился вмешаться. Но вместо этого помощник бальи внимательно посмотрел на мнимую нищенку и объявил замогильным голосом:
– Мадам, почему я должен быть уверен, что услышанное мною сейчас есть правда? Тем более такое убийственное разоблачение… Я не знаю… я не могу… я совсем растерян. Венель, я пойду немного проветриться; у меня кружится голова, а ноги ослабели. У меня болит сердце. Вернее всего будет сказать: прощайте, мадам.
Он вышел, и никто не проронил ни звука. Ардуин одним глотком осушил свой стакан и, не спрашивая позволения, налил себе еще. Сильвин поступила точно так же, а затем вытерла рот рукой и снова заговорила, проглотив слезы:
– Я постучала в дверь усадьбы. Луи не отвечал. Я позаимствовала его лошадь, как иногда делала, и последовала за вами. Ни одного мгновения я не думала, что он может свести счеты с жизнью. Не думала, пока не прочитала это письмо.
Топот мчащейся галопом лошади удивил мэтра Правосудие Мортаня. Де Тизан удалился так поспешно, что это более походило на бегство.
– Расскажите мне о прибытии сюда Анриетты в тот день, когда она собирала пожертвования. Вы зарезали гуся во время поста…
– Такой вкусный! И какой жирный бульон из него получился! Видите ли, добрый сеньор, я не думаю, чтобы Господа Бога заботило, что я нарушила пост, когда я виновна перед ним за гораздо более серьезный проступок. В конце концов, я была всего лишь разбитной смазливой служанкой, а этой истории уже больше четырнадцати лет. Тем более что моя недавняя роль бедной старухи удалась мне как нельзя лучше. Она притащилась сюда на ночь глядя, заявив, что завтра направляется к сеньору Луи д’Айону и что я должна разбудить ее пораньше. Едва она уснула, я прямо ночью бросилась[186] предупредить сеньора Луи.
– Вы полагаете, что он…
– Плевать мне, что могло случиться с этим демоном в облике монахини! Во всяком случае, я так надеялась, что наступит день и она заплатит по своим ужасным счетам… Я довольна тем, какой ужасный конец ее настиг.
– Но… разве она не испытывала какой-то неловкости? В конце концов, она собиралась посетить брата Николя, – удивился Ардуин.
– Неловкости? Она? – протянула Сильвин со злой иронией в голосе. – Вы ее не знали. Ее высокомерие, ее невероятное чувство безнаказанности, уверенность, что она находится над всеми, что она является самой правотой… Напротив, хоть Анриетта со мной почти не говорила, я поняла, что она довольна тем, что встретится с Луи д’Айоном. Может быть, она собиралась посмеяться над ним, показать, что она все равно в выигрыше, несмотря на ту неудачу в любви, которая постигла ее с его братом. Значит, она плохо знала Луи. Он был человеком чести, но жестким и еще решительней, чем она.
– Человек чести? – возразил Ардуин. – А разве он не похитил деньги, которые она собрала для аббатства, чтобы все поверили, будто это убийство совершено дорожными грабителями?
– Луи, украсть? Да ты заблуждаешься! Никто из Айонов не украл бы, даже умирая от голода!
Немного помолчав, Ардуин снова заговорил:
– Воробей, если его довести до крайности, может быть опаснее орла. Анриетта была такой? – спросил он, вспомнив о давнем пророчестве.
– О нет. Дар, который я получила, стал таким слабым, таким далеким и смутным… Моя бабушка могла предсказать дождь за пять дней или беременность за два года. В моей голове возникают какие-то картинки, но я не могу описать их словами. Чаще всего эти картинки вызывают беспокойство и ужас. Я видела… я видела худенькую воробьиху, сидящую на яйце, слишком большом, чтобы она могла его снести, при этом совсем не разорвавшись. Я больше ничего об этом не знаю, но это не про Анриетту.
Так как Мари, которая теперь слилась с Маот, не выходила у него из головы, Ардуин спросил:
– Я уже нашел то, чего не искал?
В его глаза уперся немигающий ледяной взгляд голубых глаз. Женщина улыбнулась:
– Еще нет, сеньор Смерть, еще нет. Ты же знаешь, я тебя очень люблю. Ты мне напоминаешь каштан: снаружи такой жесткий, растопыривший острые иголки, а внутри такой сладкий и нежный… Прибереги свои иголки, они тебе еще понадобятся. Я так устала, мой славный…
Ардуин поднялся на ноги, но женщина его удержала. Слезы, которые она и не думала вытирать, свисали у нее с ресниц.
– Знай… ты творишь чудо. С тобой рядом два ангела пребывают в безмятежности и огромной любви. Мало кто мог бы похвастать такой удачей. Если б не ты, правду никто так и не узнал бы. Без тебя правда осталась бы похороненной на веки вечные. Правосудие свершилось.
– Но разве его свершил не Луи д’Айон?
– И он тоже. Но ты дал возможность Гермионе занять то место в сердце отца, которого она заслуживает. Место, которое украла у нее Анриетта. А ты вытащил правду на свет Божий. Теперь я спокойна. Наконец-то. Наши пути расходятся, добрый сеньор, прощай. Храни тебя Бог.
27
Ножан-ле-Ротру, декабрь 1305 года
