День рождения
Внезапно нашел дома вот это.
«Шипнигова
мальчик
330 59
6/VI -87
8 ч. 05 м.».
В иное время я написал бы по этому поводу пространное генисообразное эссе, но сейчас не хочу. Я и так слишком много думаю про это самое. Немного обнадеживает несомненное наличие чуда в этом мире – разве не чудо, что человек, так любящий свой день рождения, приезжает туда, где он не живет постоянно уже восемь лет, и в строеном-перестроеном доме (а все знают, что бывает с вещами даже при простом косметическом ремонте), при вынесении последнего горького приговора старым вещам, в гараже, в пыльной коробке, под старым тонометром находит свою бирку из роддома?
Много всего можно по этому поводу написать, и написать высокопарно, но я не буду. Давайте, друзья мои, просто порадуемся появившимся невиданным возможностям: теперь точно известно, во сколько можно начинать. Идет, например, рано утром по городу пьяный Данила. Падает, допустим, в фонтан. Подходит, не дай бог, мент, а Данила ему – раз мою корочку:
– Иван Шипнигов родился 6 июня 1987 года в 8 часов 5 минут. А сейчас уже 8.20. Так что извините.
Мент берет под козырек:
– Продолжайте движение.
Да много всего смешного придумать можно будет.
Опыт работы
Брал вчера интервью у старого глухого шамана. Выполнив основное задание, озаботился неформальной просьбой редактора: «брать все, что плохо лежит» – и спросил в администрации села, что у них есть интересного. Мне сказали про Илью Ивановича, сельского шамана.
Мы нашли его дом. Водитель долго сигналил, я стучал в окна, лениво лаяла женственная овчарка с лаковой шерстью. Я уже расстроился, что никого нет дома, и пошел к машине, но на крыльцо все же кто-то вышел.
– Зачем так громко стучать-то! Заходили бы так. Собака ведь привязана…
Ветхий дедушка в теплой куртке и летней панаме проводил меня в дом.
– Вы – Илья Иванович?
– Не, ты что! Я-то так. Вот он сидит.
За столом, сгорбившись, сидел второй точно такой же дед, только в летней рубашке-безрукавке, и разгадывал сканворд в иркутской газете «СМ номер один».
– Только глухой он! – крикнул проводивший меня дед и сел на диван. – Да и я-то не очень… Ты на бумажке пиши ему.
Он замер на диване и погрузился в созерцание диалогов. Только сейчас я заметил, что старики смотрят телевизор без звука.
Шаман обернулся и с испугавшей меня резвостью вскочил, уступая мне место. Пока я открывал рот, чтобы попросить его не утруждаться, Илья Иванович сбегал в соседнюю комнату за другим стулом и сел, широко улыбаясь. Он смотрел мне прямо в глаза, не мигая, но этот взгляд почему-то было легко и даже приятно чувствовать на себе.
– Мне сказали, что вы шаман, – написал я в тетрадке, которую он успел сунуть мне под руку, пока я открывал рот поблагодарить за стул.
– Я не шаман! – закричал Илья Иванович. – Эти, наверное, в администрации сказали?..
– Да.
– Я шаманю потихоньку, но я не шаман.
– Кто же вы?
– Для меня грех – назваться шаманом. – Старик долго рассматривал каждый мой вопрос и, прежде чем ответить, щедро улыбался, сверкая единственным замеченным мной зубом. – Я, так сказать, старейшина местный. И шаманю потихоньку.
Илья Иванович рассказал, что у него нет традиционных атрибутов шамана – костюма и бубна. Право использовать бубен нужно получить в Улан-Удэнском дацане.
– В шаманистском дацане, не в буддистском, – счел нужным пояснить он мне, гою. – А мне это не нужно. Я настоящих шаманов, которые с бубнами, называю – дипломированные. А я, видишь, – он оттянул подол своей рубашки, – шаман в гражданском.
Илья Иванович долго рылся в своей газете и ткнул пальцем в заметку об иркутском шамане, который жил себе да жил, горя не знал, а потом на старости лет вдруг ощутил сильнейший зов предков и пошел получать право на бубен.
– У меня такого не было, – в этом месте он улыбнулся особенно широко и крикнул громче обычного. – Хотя род шаманский, предки соответствующие. Тайлаган: собираемся на горе, Богу молимся, предкам молимся. Чтоб дождь шел, чтоб хлеб рос, чтобы дети не болели. Народу много собирается, из Иркутска приезжают. Я с каждой семьи по сто рублей беру, баранов режем.
(К вопросу о чужих культурах и границах терпимости: кровавые шаманские жертвоприношения буряты проводят в специально отведенных для этого, святых местах, куда никто посторонний случайно не забредет. Не то что некоторые, ну да ладно.)
– А я, например, могу на тайлаган прийти?
– Конечно! Бутылку бери и приходи. И русские приходят, и из Иркутска приезжают. У нас все свободно. Всем можно. Кроме женщин.
– ?!
Здесь Илья Иванович впервые за весь разговор задумался.
– И… исполать… исподволь… испокон веков так заведено, – с облегчением вспомнил он слово-отмазку. – Да пусть бы и бабы приходили, жалко, что ли?..
– Давно вы шаманите?
– Я не шаманю. Лет десять, уже, наверное. Э! – Он обернулся к старику, дремавшему на диване; о нем я успел забыть. – Когда Петруха-то, старый шаман, помер?
Тот оторвался от телевизора, посмотрел на нас и вдруг совершенно литературным, дамским, истерическим движением схватился пальцами за виски и затряс головой. Я испугался – старый человек, мало ли что? Но книжное страдание продолжалось недолго.
Старик перестал мотать головой, расслабился, снова утонул в диване и спокойно и просто сказал:
– Не помню.
– Лет десять уже, да. Богу молимся, предкам молимся. Чтоб дождь был, чтоб хлеб рос, чтобы дети не боле ли…
На краю света, в селе Дундай Иркутской области, в жаркий летний день два глухих старика сидят в прохладе своего деревенского дома и смотрят Первый канал, смотрят без звука, и правильно делают; один из них шаман, но отрицает это, и отрицает скорее из кокетства, чем от религиозного трепета, а второй – непонятно кто: мог бы быть оруженосцем, но у шамана нет оружия – бубна. Они сидят и делают вид, что смотрят телевизор, но я-то знаю, что одной ногой где-то под диваном они осторожно обшаривают тот свет, выбирая, где потверже, чтобы шагнуть туда легко и радостно. Глядя на них, думаешь совсем не о том, о чем надо: надо бы спросить про грибы, там, про злых духов, про транс – все это безумно интересно, но так пошло и книжно, да и вряд ли он скажет мне – посмеется только; я это лучше прочитаю, а сейчас просто посижу минутку и попялюсь на живого человека, благо в глаза ему смотреть так приятно. Тайна и чудо, как всегда, разлиты тонким слоем повсюду, и в словах ничего про это сказать нельзя. Уходя, я написал старику большое «спасибо» и еще крикнул устно: «Спасибо вам!» Старик расслышал и закивал.
