– Я – граф Потоцкий. Наследник Леонтия Потоцкого. Меня зовут Станислав. Стах.
Рута вдруг подпрыгнула, завизжала и забегала по двору, бросая в Стаха только что сорванными мокрыми от прошедшего дождя ромашками. Растрепанный том Сервантеса лежал тут же – на мокрой траве.
– Не может быть, чтобы ты был Потоцкий! Мне Мара нагадала, что я выйду за графа Потоцкого. А ты еще сосунок! Я не могу за тебя выйти!
Глаза юного Потоцкого запылали. Поэт в нем впервые проснулся. Это свою судьбу он встретил во дворе еврея-корчмаря.
– Рута, я на тебе обязательно женюсь! Слышишь? Но меня отправляют в университет. И я еще не достиг совершеннолетия. Но через три года, Рута, я тебя тут разыщу и непременно женюсь. У меня чувство, что я тебя давно знаю и что сбывается какой-то мой давний сон.
– Ты мой жених! И Мара так нагадала!
Еврейка подбежала к молодому графу Потоцкому и повисла у него на шее. Белобрысый кучер, проходивший мимо по двору, остановился и в изумлении цокнул языком. Но молодой пан, вместо того чтобы отогнать от себя сумасшедшую девчонку, кинулся ее обнимать, гладить спутанные черные волосы. А потом они и вовсе куда-то исчезли. Видно, девчонка завлекла молодого графа в свой вертеп. Кучер хотел пойти рассказать все старому пану, но потом решил дождаться молодого. Может, тот даст ему больше злотых?
Молодой пан явился через полчаса, совершенно обалдевший, с травинками в волосах и испачканном мундире, который он отдал чистить камердинеру дяди. Дождь давно кончился, и поломку устранили. Дядя решил ехать тотчас, тем более что вид племянника очень ему не понравился.
– Останемся до завтра, дядя!
Это были первые слова, которые неслыханный гордец племянник произнес за всю дорогу. Но дядя был неумолим.
– Немедленно выезжаем!
Белобрысый кучер, повернувшись к панам, начал было говорить про сумасшедшую дочку корчмаря Якова, но молодой граф незаметно для дяди сунул ему в карман горсть злотых.
– Что говоришь? У этого еврея есть дочка?
Дядя напрягся, почувствовав, что напал на верный след.
– Нету у него дочки. Бобыль.
Кучер с веселым озорством оглянулся на молодого пана и стал нахлестывать лошадей. Стах Потоцкий тотчас по прибытии в Варшаву оставил кучера у себя и сделал своим доверенным лицом. Тот знал, ну, почти что знал его тайну. Когда Потоцкому хотелось поделиться воспоминаниями, он призывал к себе Марека.
– А помнишь, Марек, корчму еврея Якова?
– Как же не помнить, пан Станислав? Там еще была красавица дочка!
– Правда ведь, необыкновенная красавица?
– Раскрасавица, пан Станислав!
Марек лукавил. Ему худышки и чернявки не нравились. Нравились сдобные, белые польские панны. Но чего не скажешь из любви к доброму пану?..
…В следующую среду Стах Потоцкий явился на вечер к Потоцким. Лихорадочный румянец вместо всегдашней бледности и порывистые движения вместо замедленных и ленивых делали его облик неузнаваемым. Его огненного взгляда никто не мог выдержать. Чернокудрый поэт, тоже приглашенный, издалека завидев приятеля, поставил мрачный диагноз: неизлечим!
Едва появилась хозяйка – в чем-то воздушном, сильфидном, крылатом, – граф кинулся к ней.
Но ей было не до него – она разговаривала с другими. Разговор их состоялся только к концу вечера, когда Стах Потоцкий был уже совершенно измучен ожиданием. Графиня Потоцкая, обмахиваясь веером, вышла на балкон. Он за ней последовал.
– Рута!
Графиня болезненно вздрогнула.
– Прошу вас, не называйте меня этим именем. Я теперь Амалия.
– Для меня вы Рута. И нет прекраснее имени!
– Боже мой, остались таким же мальчишкой! Не повзрослели!
– Нет, Рута, повзрослел! Много видел, много пережил!
Он хотел взять ее за руку, худую, смуглую, в перстнях, но она ее отдернула.
– Рута!
– Амалия – прошу вас!
– Рута!
Он был упрям. Он не хотел ее слышать. И не желал принимать как должное всех этих карнавальных переодеваний, обмана, подмены, когда вместо истинного имени появляется чужое и вместо настоящего графа Потоцкого – его серенький и незначительный двойник. Лже-Потоцкий!
– Рута, я вам уже хотел когда-то предложить ехать во Францию… Теперь я вновь предлагаю вам это. Там мои друзья. Я обеспечен. И… моя душа…
Он не стал продолжать.
Она стояла, полуотвернув лицо, словно боялась обжечься его взглядом.
– Успокойтесь, Стах… Сюда могут войти. Муж мой ревнив… Я тоже, тоже вас не забывала! Но я не могу его бросить. Он меня спас. Отец заставлял выйти за старого резника. Все кругом считали дурочкой, безумной. И тут он явился тоже в дождливый летний грозовой день. И увез меня с собой. Я не могу его бросить!
– Рута! Умоляю вас, не жертвуйте любовью. Это редкость. Этого нигде в мире нет. Мир пуст и холоден – я убедился. Этого нет почти ни у кого. И у меня не было с тех самых пор!
– Как не было? А Натали Корсакова? А Авдотья Толстая? А Нина Горчакова? Господи боже, о ваших романах судачат на всех балах. Даже до меня донеслось, хотя я домоседка. Мара мне все про вас докладывает. Эта та самая цыганка, которая…
Он все же добрался до ее руки и прижал к своей пылающей щеке.
– Я их не любил! Я их не любил никогда! Разве можно сравнить то, что вызываете во мне вы… Это колдовство, порча. Скажите, те мокрые ромашки, которые вы в меня бросали, они были заговоренные?! И не рассказывайте мне про мужа. Я же выполнил обещание. Я тогда приехал!
В смятении она повернула к нему лицо. Теперь они уже ничего не видели вокруг – только глаза друг друга. Странно похожие, сумрачно-пламенные.
– Стах, я не поеду с вами в Париж. Я не могу.
Она замолчала, жалобно сжавшись.
Он даже пожалел свою Руту, которая, постоянно бывая в несносном свете и живя с таким ничтожным мужем, растеряла былую дерзость. Все-то ей, бедной, приходится скрывать – происхождение, имя, прошлое, мысли и чувства…
Он сжал ее руки с яростной силой.
– Где и когда?
Она испуганно замотала головой, не отрывая от него глаз.
– Где и когда?
Она быстро проговорила несколько слов и, обмахиваясь веером, зажатом в покрасневших пальцах, быстро ушла с балкона.
* * *
Те, кто видел Стаха Потоцкого в последние полгода его пребывания в России, пишут в своих воспоминаниях, что он был поистине обворожителен. Сияющее лицо с откинутыми назад черными, красиво седеющими волосами, стремительная походка, пленительная живость манер. Вдруг раскрылись неведомые прежде его дарования. Он оказался превосходным музыкантом и для узкого круга друзей играл на рояле мазурки, только что сочиненные его польским другом. Даже без особых упрашиваний он читал свои баллады на польском. Особенно же всех удивляла его способность к стихотворным импровизациям. Он любил импровизировать в салоне своего дальнего родственника Алекса Потоцкого и его жены Амалии, принимавших его с радушием. К Амалии Потоцкой, уже отцветающей, худой, блеклой дурнушке, он, по наблюдению света, относился прямо-таки с сыновней почтительностью. Однако именно с этим салоном был связан катастрофический финал его пребывания в России.
