— Хотел бы я, чтоб это было так, но ты ошибаешься, Эбби. Не можешь смириться с гибелью Эммы, и поэтому подгоняешь факты, какие удается найти, под теорию.
— А разве это сильно отличается от того, что делаешь ты? Вбил себе в голову, будто Эмма мертва, и поэтому, наоборот, игнорируешь очевидное!
— Оставь все как есть, Эбби.
— Почему бы тебе не поехать со мной?
— В Коста-Рику?
— Да.
Он оборачивается.
— Каждое утро мне кажется, что я не переживу еще одни сутки без Эммы. Но заупокойная служба сделала свое дело, это мне помогло. Теперь я живу дальше, а Эмма больше не страдает. Ты знаешь, о чем я думал каждый день и каждую ночь до того, как нашли ее туфельку? Ты знаешь, какие ужасы себе рисовал?
— Знаю. Я рисовала себе те же самые ужасы. И рисую до сих пор — вот в чем беда.
Джейк вздрагивает словно от удара, но мне уже трудно отступить. На кону слишком многое.
— Если есть хоть один шанс найти ее живой, — говорю, — разве мы можем сидеть здесь сложа руки? Я в состоянии жить лишь потому, что без устали представляю себе, как все будет, когда она к нам вернется. Представляю, как Эмма меня увидит, куда мы поедем, гадаю, насколько девочка изменится.
Джейк прикусывает губу. Его очки покрыты маленькими пятнышками, как будто их давно не протирали.
— Я люблю тебя, Эбби. И все время любил. Но самым серьезным образом предлагаю сделать выбор. Отправляйся в это безумное путешествие — или же давай попробуем жить дальше, вдвоем.
— Почему ты называешь это выбором?
Болфаур отворачивается и начинает разгружать посудомоечную машину. Одну за другой убирает тарелки в шкаф.
Подхожу к нему.
— Помочь?
Джейк говорит, не глядя на меня:
— У меня много дел. Тебе лучше уехать.
— Пожалуйста, не надо. Нужно всего лишь немного времени. Я — все та же Эбби, на которой ты хотел жениться.
— Ошибаешься. Мы оба изменились.
Он прав. Знаю, что прав.
Направляясь домой и вдыхая холодный морской воздух, врывающийся сквозь опущенные стекла, чувствую на плечах всю тяжесть предстоящего выбора. Я вспоминаю, как в день первого свидания, едва вернувшись домой, позвонила Аннабель и в течение часа говорила о Джейке. Рассвет нового дня встретила, сидя на кушетке, глядя в окно и мечтая о совместном будущем с мужчиной, с которым познакомилась не далее чем накануне. Он тоже не остался равнодушным, я знала это, и просто не верила своему счастью. До сих пор отчетливо помню, как в восемь утра зазвонил телефон, и, не успев еще взять трубку, я поняла — это Джейк.
— Не разбудил? — спросил он.
— Нет. Я вообще не ложилась.
— Какое совпадение! Может быть, встретимся вечером?
— Конечно.
По моим тогдашним ощущениям, все встало на свои места.
Глава 60
Весь следующий день провожу в Интернете: заказываю билеты на самолет, ищу расписания автобусов и карты городов, изучаю излюбленные пляжи серфингистов. В сети говорится, будто в Коста-Рике можно прожить на тридцать пять долларов в сутки. Учитывая нынешнее состояние моего банковского счета, денег хватит на три месяца. Да, но ведь все это время по-прежнему будут регулярно приходить счета за квартиру. Кое-кто из клиентов по-прежнему мне должен, но не так уж много. Когда произвожу подсчеты, результат оказывается неутешительным. Тянуть деньги у Аннабель, когда ей предстоит прибавление семейства, просто нечестно. Единственный выбор — что-нибудь продать.
В квартире нет ничего более-менее стоящего, и все же есть одна штучка, которой моя подруга Джанет домогается уже не первый год. Джанет коллекционирует работы Рэндольфа Гейтса — фотографа начала двадцатого века, известного своими южными пейзажами. Эта фотография называется «Рассвет в Аризоне»; ее подарил мне Рамон за день до моего отъезда в колледж. Всегда восхищалась тем, как фотографу удалось передать жутковатое ощущение, возникающее при взгляде на пустыню, освещенную ущербной луной, но раньше мне ничего не было известно об истинной ценности «Рассвета». Я много раз любовалась ею в квартире Рамона, где она висела над старым кирпичным камином. В нашу последнюю ночь мой возлюбленный встал, принялся чем-то шуршать в гостиной и через несколько минут вернулся с большим плоским свертком в грубой бумаге.
— На память обо мне. — Он положил сверток в изножье кровати. Еще не успев развернуть подарок, я догадалась, что внутри.
— Но ведь тебе так нравится эта фотография.
— Тебе тоже нравится, и потому ты ее возьмешь.
— У нас есть еще сорок пять минут. Иди сюда.
Он осторожно прислонил фотографию к стене, пообещал скучать по мне и поклялся любить до конца дней. Я попыталась ответить чем-то не менее значимым, но в голову приходили какие-то нелепицы, и, в общем, все звучало фальшиво. На следующий день уехала в Ноксвилл, с фотографией на заднем сиденье. С тех пор она неизменно оставалась у меня, от нее невозможно устать. И дело не только в красоте самого снимка. Это прощальный подарок Рамона, словно обессмертивший моего первого любовника. Глядя на нее, я, наверное, вспоминаю не столько реального Рамона — мужчину, которого недостаточно любила и которого оставила, — сколько Рамона идеального. Совсем как в случае с картинами Маньяни: образ, хранящийся в моей памяти, не столько сам Рамон, сколько я в дни нашего знакомства.
Когда Джанет впервые увидела «Рассвет», висевший в коридоре моей квартиры, предложила шесть тысяч долларов.
— В другой раз, когда буду по-настоящему нуждаться в деньгах, — отказала я.
Впоследствии Джанет повторяла свое предложение еще дважды. И каждый раз я не задумываясь говорила «нет».
— Сделка выгодная, — твердила она. — В галерее предложат максимум пять тысяч.
— Наверное, я вообще никогда ее не продам.
— Скажи, если передумаешь.
И вот нахожу номер Джанет в записной книжке и звоню.
— Вот это да, — говорит подруга. — Сто лет тебя не слышала. С тех пор как… — Смущенно откашливается.
— Кажется, я забыла поблагодарить за то, что пришла на похороны.
На другом конце провода голоса и музыка. У Джанет, судя по всему, вечеринка. До случившегося она каждый раз неизменно приглашала и меня, но в последнее время большинство друзей один за другим переставали звонить. Это моя вина: если хочешь, чтобы тебе звонили, — звони сама.
— Как дела?
— По-разному.
— Если чем-нибудь могу помочь…
— Собственно, за этим и звоню. Помнишь фотографию Рэндольфа Гейтса?
— Спрашиваешь!
— Она тебя все еще интересует?
— Естественно.
