— И каково это, иметь в роду святого?
— Довольно хлопотно, накладывает обязанности, зато можно быть спокойным, местечко на небесах мне уже уготовано!
Сердиться на него было трудно, настолько явственная волна обаятельного оптимизма катилась по комнате.
— Кстати, я слышал, что вот тебя как раз никто не стесняет? Даже в нарушение всех традиций есть оруженосец-девушка? И как смотрят на это твои консервативные подданные?
— Как я им прикажу, так и смотрят! И не забывают говорить «спасибо, господин барон».
— Счастливчик! Ты хоть знаешь, что о тебе твои люди рассказывают?
— Да какая разница? Плетут, небось, какую-нибудь чушь, для начальства никогда доброго слова не находится. Лучше скажи, зачнем пожаловал?
Аск задумчиво опустил глаза, изображая что-то вроде благородного смущения, потом медленно и с расстановкой удивил:
— Я хочу, чтобы какой-нибудь хороший человек озаботился возвратом чаши святого Эгберта на родину. — Он ждал от меня реакции, но спустя минуту молчания все-таки продолжил: — Символично же — она использовалась первым герцогом, и она же сквозь века дошла до нас… а тут опять в своем роде первый герцог, первая, после долгого перерыва, церемония. Было бы очень уместно.
— У вас что, других реликвий не осталось?
— Есть, конечно, но не такого уровня. В Эскенборгской и Мевеншлосской церквях хранятся руки святого Эгберта.
— Правая и левая?
— Нет, только левая.
— Две левых руки? И какая настоящая?
— Обе настоящие. Так постановила специальная комиссия в семнадцатом веке.
Ага, знаю я такие комиссии. Сколько раз возил, то в ресторан, то на природу.
— Возьми в аренду у испанцев.
— Нельзя. Этим я признаю, что они имеют на нее право. К тому же чаша нужна через месяц, а возврат ее, даже при самых лучших условиях, займет годы. Национальные сокровища просто так не выдают. Даже чужие, а уж свои…
— И что же ты предлагаешь?
— Ходят слухи, что тебе передавали некие чертежи, в качестве благодарности за то, что ты блюдешь старинные обычаи. — Он с ехидной рожей изобразил кавычки. — Чаша сейчас в логове злейшего нашего врага, так что если с ней что-то вдруг произойдет…
— То никто не догадается, кто ее украл, особенно с учетом того, что церемония наверняка будет транслироваться на всю федерацию уж как минимум? Они Францию тоже не любят, но зачем тебе международный скандал? Ты же нормальный вроде человек… ну, насколько это возможно в твоем возрасте?
— У меня француз увел девчонку.
— И что, она последняя на земле?
— Именно что последняя! Коллекционка, только один экземпляр оставался! Никогда не прощу. Я все фан-магазины обегал, на каникулы в Японию летал — таких уже не будет!
— Бедные эски, и вот это вот станет их правителем?!
— Их уже ничем не напугать.
— Между прочим, это уголовщина! А отвечать мне!
— Между прочим, ты барон Гравштайна, самого пиратского замка на пятьсот лиг вокруг! А это накладывает обязательства.
— Я простой руководитель музея и тематического парка.
— Устраивающий суды, отбивающийся от нашествий и публично вершащий суд? Ты барон, и ты барон замка с очень неоднозначной репутацией! От тебя просто ждут чего-нибудь такого и не простят, если ты этого не сделаешь! Если в истории на стене висит ружье, то оно обязано выстрелить!
— А если в истории появляется подсвечник, — я взял со стола означенный предмет. — То им обязаны кого-нибудь прибить? К черту эту твою философию, мы живем в реальном мире!
— Вот именно! — Он вскочил, поежился, обнаружив, что каменный пол даже летним днем холодноват, и обуваясь начал убеждать: — Александр! Все, от твоего замшелого патриота фон Шнитце до моего умненького папá считают, что ты на место правителя эсков не метишь.
— Политика? Без меня.
— Точно, ты обжегся еще до моего рождения, в девяносто пятом. Не по тебе бизнес, характер не того склада, ты слишком честен.
Оба-на. Я и сам про ту историю почти забыл, а мне про нее между делом намекают? Ну понятно, что навели сведения, хотя странно слышать это от молодого пацана. Пусть даже аристократа с тремя святыми в родословной.
— Но у тебя замечательная репутация в герцогстве! Ты по всем параметрам настоящий Гравштайн. Точнее такой, каким представляют этих былых бандитов обыватели — суровый, но справедливый, немножечко загадочный, немножечко чужой. Твоего авторитета достаточно, чтобы на следующий день после присоединения баллотироваться в фольксраат, и ты бы прошел туда стопроцентно! А то и в совет федерации. Но ты же не станешь?
Стану? Да нет, пожалуй. В принципе работа как работа, но уж больно грязная даже для меня.
— Не стану.
— Но если ты не хочешь этого, то тем более не захочешь стать герцогом. И значит, мы естественные союзники! Так помоги мне, и сними эту угрозу с себя!
— Твой интерес? Ты же не просто хочешь запись в биографии получить?
Он вздохнул, поправил прядь волос, твердо и внимательно посмотрел на меня.
— Это игры не твоего уровня, барон. Мой интерес — получить место правителя эсков без оговорок, по наиболее старинным правилам. Очень давний спор нескольких ветвей одного древнего рода, из-за которого было пролито немало крови, а моему отцу пришлось жениться на моей матери, в надежде наконец разрешить все миром.
— Шекспировщина какая-то.
— Просто другой мир. В него тебя не пустят и ничего о нем не расскажут. Да ты и не поймешь, там надо родиться.
— Давно спорите?
— Не очень. Пятьсот лет.
— И тот факт, что я типа старший барон и типа как бы говорю от лица эсков?
— Мне на руку. Более того, если во время церемонии Чашу поднесешь именно ты, это будет… просто великолепно!
Парень постепенно «зааристокративался», леденея, но подрагивало в нем что-то азартное, улыбчивое. Веселое. Знакомое. Лет двадцать назад я видел это часто. Отражением в зеркалах, в чужих глазах — то злейших врагов, то любимых девушек. Когда лицом к лицу и кровь кипит и можно не притворяться.
Меня вдруг придавило осознание того, что тот самый я, молодой, азартный, смотрит на меня со стороны и предлагает авантюру. А я нынешний никак не могу решиться, поддержать его, или нет.
— Я подумаю.
Он, без какого-то перехода, вдруг стал законченной «мороженной сволочью»:
— Благодарю, господин фон Гравштайн. Необходимые дополнительные материалы будут предоставлены вам по первому требованию. — И он снова ничуть не манерничая, но все равно очень величественно прошествовал к выходу, мимо слегка склонившегося в поклоне управляющего и взирающего с открытым ртом волонтера.
