— Здорово, а главное, стильно!
Следующие два часа мы проводим у меня в кабинете, обзванивая сильных мира сего. Мы как раз заканчиваем переговоры с «Дольче и Габбана», когда, вся в мыле, в кабинет влетает Кимберли.
— Они перенесли заседание суда!
— Успокойся, тебе ничего не грозит, — бросаю я, успевая обрабатывать в головной базе данных многочисленные нули, обозначающие истинную цену филантропии.
Эми, однако, улавливает ключевое слово, тут же оживляется и нажимает на телефоне кнопку «Удержание звонка».
— Заседание суда? Вас будут судить? Вы убили человека?
— Нет, дело касается ценных бумаг.
Ценные бумаги не имеют отношения к милым сердцу Эми житейским мелодрамам. Она тут же теряет интерес к Кимберс.
— Эми, это Кимберли. Кимберли, это Эми. Эми помогает мне с организацией аукциона. Кстати, Кимберли, Кэл тоже участвует. Он постарается привлечь внимание прессы к нашему мероприятию, в частности, нам обещана статья в «Уолл-стрит».
— Правда? Ви, я знала, ты что-нибудь придумаешь.
Кимберс порывается меня обнять, но в последний момент смущается. Я не люблю фальшивых нежностей, это всем известно.
Какую-то долю секунды в том месте грудной клетки, где должно быть сердце, раздаются довольно громкие звуки, но я твердой рукой пресекаю все попытки этого органа достучаться. Один раз моим попустительством такое уже произошло, повторять ошибку я не намерена.
— Имей в виду, Ким, я тебя не обнадеживаю.
— Ты прикалываешься? Новость насчет Кэла — лучшее, что я слышала за последние месяцы. — Кимберс вспыхивает от радости. — Ты знаешь, что ты мне жизнь спасла? Что это я? Знаешь, конечно. Сама бы я никогда не выпуталась.
Эми игнорирует мигающий телефон — она заинтересовалась Кимберс.
— Скажите, Кимберли, вы никогда не участвовали в шоу? По-моему, у вас настоящий талант.
Ах, нет? Но я-то знаю, о чем мечтает Ким. Я лично мечтаю о сумках; Кимберли по ночам оплакивает несостоявшуюся карьеру актрисы. С того самого дня, когда увидела Ширли Маклейн в «Девяносто второй улице».
— Вы серьезно? — произносит Кимберс. — Я всегда мечтала о сцене.
— Для сцены вы слишком эмоциональны. А для шоу — в самый раз. У меня знакомые работают в шоу «Все мои дети».
— Вы правда думаете, что у меня получится?
— Вы умеете декламировать?
— Ромео! О, зачем же ты Ромео?[37]О, если бы моя тугая плоть!..[38]Коня, коня, полцарства за коня![39]
Я прикидываю, что этот бред на языке актеров означает «да», и делаю умное лицо.
Эми вспоминает о телефоне, буркает в трубку: «Всего хорошего» — и возвращается к нашей Кимберс в полной уверенности, что открыла новую телезвезду.
— Кимберли, вам нужно попрактиковаться, но в целом неплохо. Начинать, конечно, придется с маленьких, даже проходных ролей — например, помощницы зубного врача в триллере про маньяка или приходящей няни капризного ребенка, похищенного родным отцом, который до сих пор любит свою жену и использует дитя, чтобы ее вернуть. Вас, конечно, задушат, а то и изнасилуют. Но смерть на экране — самый быстрый путь к славе.
Пока Эми и Кимберс обсуждают достоинства и недостатки системы Станиславского, а может, перьевых ручек «Жильяр» (это к делу не относится), я успеваю позвонить в «Сефора», в «Гарден-спа» и в «Плаза».
К обеду у нас товаров и услуг больше чем на три миллиона, не считая накрутки в два миллиона, от которой цены и пойдут плясать. Но мне и этого мало. К концу недели стоимость товаров доходит до десяти миллионов — таких накруток мир не знал со времен Джеки О.
Не стоит недооценивать седьмой уровень.
На организацию аукциона я направляю всю свою нерастраченную сексуальную энергию. Разве я не упоминала об эротических снах с участием Натаниэля? Правда, сны не отличаются разнообразием, но из-за них у меня уже бессонница.
Я решаю поговорить о своих проблемах с Шелби, однако от нее никакого толку. Шелби с головой ушла в оккультизм, связалась с каким-то древним индейцем (или индусом, не вижу разницы) в надежде научиться жить вечно. Что само по себе глупо. Смерть неизбежна. Я, правда, жалею Шелби, поэтому не смеюсь над ней в открытую.
Последней каплей стала мертвая курица. Я ничего не имею против мертвых кур, но они должны лежать на тарелке, в жареном виде и под соусом — либо сырным, либо кисло-сладким томатным. Эта же курица свисает с потолка в моей гостиной.
— Ви, я тебя спасу. Над тобой темное облако, но я сумею защитить тебя от злых духов, — с чувством произносит мамуля.
Перевод: «Я беспокоюсь за тебя».
«Если один из этих духов уберется во Флориду, где ему самое место, я в знак благодарности всем богам сразу заколю упитанного тельца».
Перевод:
— Мама, я очень тронута, но сделай милость, убери курицу.
— Ви, берегись темной стороны мира.
— Мама, ты не знаешь, с кем разговариваешь. — Я с тоской смотрю на невинно убиенную птицу. — Сколько она тебе заплатила, чтобы ты превратила гостиную в морг?
У мамули округляются глаза, она бьет себя кулачком в грудь.
— Заплатила? Ви, я делаю это, потому что люблю тебя. Эта курица создаст в твоем доме положительную ауру.
— Мам, ну почему у тебя все не как у людей? Куда, например, подевалось печенье с шоколадной крошкой? Его ведь, между прочим, на заказ пекли.
— Ты же знаешь, у меня аллергия на шоколад.
Я только вздыхаю.
— Убери, по крайней мере, курицу.
— Шелби сказала, что курица должна провисеть в квартире двое суток.
— Двое суток?!
Мамуля предусмотрительно отступает на шаг.
Я смотрю на курицу. Потом перевожу взгляд на мамулю.
— Я еще вернусь.
— Куда ты?
— Только прикончу Шел и сразу приду.
Шелби дома. Швейцар, узнав, к кому я, еле сдерживает смех. Шелби превратила свою квартиру в салон магии: кругом четки, свечи, распятия. Спастись надеется, наивная! Пол усыпан соломой. Я морально готова увидеть корову или другого представителя крупного рогатого скота, но, к моему разочарованию, до этого Шелби пока не дозрела. Зато она появляется собственной персоной в халате, расшитом драконами. У нее лицо как у зомби. Даже с отвислым подбородком Шел выглядела лучше.
— Шелби, испепели своего дизайнера. Адские интерьеры устарели. Тебе нужно что-нибудь живенькое.
