— Я опечален более, чем способен выразить. Это прискорбно, в высшей степени прискорбно и немыслимо.
— И чем плох Джордж? — вновь раздался голос Эмерсона.
— Ничем, мистер Эмерсон. За исключением того, что он мне больше не интересен. Выходите за Джорджа, мисс Ханичёрч! Он будет отличным мужем.
Он вышел и оставил их одних. Слышно было, как он помогает матери подняться по ступеням лестницы.
— Люси! — вновь раздались голоса.
В отчаянии она повернулась к мистеру Эмерсону. И, взглянув в его лицо, неожиданно почувствовала, что приходит в себя, оживает и возрождается. Это было лицо святого, который все понимает.
— Сейчас нас все еще окружает тьма. Нам кажется, что Красота и Страсть никогда и не существовали. Но вспомните горы над Флоренцией и ее пейзажи! О, дорогая Люси! На месте Джорджа я так поцеловал бы вас, что вы стали бы храбрее всех на свете. Вы холодны, а вам придется вступить в битву, которая требует жара; вы будете распутывать клубок, который сами же и запутали; ваша мать и ваши друзья станут относиться к вам с презрением. И о, дорогая! Они будут правы, презирая вас. Джордж все еще пребывает во мраке, и вы будете вести борьбу и испытывать лишения, а он будет безучастен. Вы понимаете меня? — Слезы навернулись на глаза Эмерсона. — Но мы сражаемся за нечто большее, чем Любовь и Радость. Мы сражаемся за Истину. Истина — вот что имеет значение.
— Поцелуйте меня, — сказала девушка. — Поцелуйте. Я попытаюсь.
Глядя на Эмерсона, Люси почувствовала, что примиряется со всеми божествами Вселенной и что, обретая мужчину, которого любит, она совершает нечто, что важно не только для нее, но и для всего мира, всех людей. И это ощущение не покидало ее на всем пути домой, во время которого она едва ли проронила одно-два слова. Эмерсон показал ей, что в жизни тела нет ничего позорного, а насмешки мира — пусты и неопасны; он показал ей святость чистой страсти. Через много лет она скажет, что «никогда толком не понимала, как ему удалось придать ей столько сил. Он словно помог ей увидеть жизнь как единое целое».
Глава 20. Конец Средневековья
Сестры Элан отправились-таки в Грецию, но отправились сами по себе. Они единственные из нашей маленькой компании обогнут мыс Малия и преодолеют бурные воды Саронического залива. Только они смогут посетить Афины и Дельфы, а также две святыни интеллектуалов и поэтов, одна из которых возвышается на Акрополе, в окружении голубых морей, а другая под горой Парнас, где гнездятся орлы и бронзовый возница отважно мчится навстречу вечности. Дрожащие, взволнованные, с избытком нагруженные хлебом для пищеварения, они проследуют в Константинополь, а потом объедут и весь земной шар. Остальные из нас удовлетворятся менее амбициозными, хотя и не менее благородными целями. Нас зовет Италия, и мы возвращаемся в пансион Бертолини.
Джордж сказал, что это была его старая комната.
— Да нет, — возразила Люси. — Здесь жила я, а до этого — твой отец. Шарлотта заставила меня взять эту комнату, уже не помню почему.
Джордж встал на колени, уткнувшись лицом в ее колени.
— Джордж, ты что, ребенок? Встань.
— Почему бы мне не быть ребенком?
Не зная, как ответить на этот вопрос, Люси отложила носок, который пыталась заштопать, и посмотрела в окно. Вновь был вечер, и вновь весна.
— О, опять я вспомнила эту Шарлотту! — сказала она задумчиво. — Из чего только делают таких людей?
— Из того же теста, что и священников.
— Чепуха.
— Совершенно верно. Из чепухи.
— Поднимись с холодного пола, а то подхватишь ревматизм. А также перестань смеяться и делать глупости.
— А почему я не могу смеяться? — спросил он, приближаясь лицом к ее лицу. — Над чем здесь нужно плакать? Поцелуй меня сюда.
И он показал на лице место, куда хотел получить поцелуй.
В конце концов, он был мальчишка. Когда доходило до дела, именно Люси хорошо знала, как и что нужно предпринять. Но ее странно притягивало к Джорджу именно то, что он иногда ошибался и бывал неправ.
— Есть письма? — спросил он.
— Записка от Фредди.
— А теперь поцелуй меня сюда и сюда.
Когда Люси вновь предостерегла Джорджа насчет ревматизма, он встал, подошел к окну, открыл его (чисто английская привычка) и выглянул наружу. Вот он, парапет, а вот и река; слева, в отдалении, начинается гряда холмов. Возница кеба, сразу же заметивший Джорджа и просигналивший ему, вполне мог быть тем самым Фаэтоном, который запустил его машину счастья ровно двенадцать месяцев назад. Страстная благодарность — ибо на юге любое чувство вырастает в страсть — охватила юного мужа, и он благословил людей и предметы, которые принимали участие в его судьбе. Конечно, он помогал себе и сам, но как неумело и глупо. Всю борьбу на самых трудных фронтах вели другие — Италия, его отец, его жена.
— Люси, подойди и посмотри на кипарисы. И на церковь, забыл ее название. Вот она.
— Это Сан-Миниато. Сейчас, только закончу с твоим носком.
Снизу певуче закричал возница кеба, приглашая прокатиться.
Джордж крикнул, что тот ошибся адресом — у них не слишком много денег, чтобы выбрасывать их на ветер.
А люди, которые даже не собирались помогать! Все эти Лэвиш, Сесили, Бартлетты! Всегда склонный преувеличивать роль Судьбы, Джордж оценивал силы, которым он обязан был сегодняшним счастьем.
— В письме есть что-нибудь хорошее? — спросил он.
— Пока нет.
Его собственное счастье было абсолютным, ее же содержало крупицу горечи — Ханичёрчи не простили их, они были рассержены ее лицемерием, она покинула Уинди-Корнер — наверное, навсегда.
— И что он пишет?
— Глупый мальчишка. Думает, что он важная персона. Он знал, что весной мы уедем, знал целых шесть месяцев. Он знал также, что, если мама не даст своего разрешения, мы возьмем дело в собственные руки. Мы их честно предупреждали, а теперь он называет это тайным побегом. Нелепый мальчишка.
Снизу вновь раздался страстный призыв возницы кеба.
— Но все в конце концов наладится. Ему придется привыкнуть к нашему новому положению. Что до Сесиля, то жаль, что он стал таким циником в отношении женщин. Второй раз изменился, и так резко! Почему это мужчины всегда создают теории по отношению к женщинам? У меня же нет теорий, относящихся к мужчинам. Жаль, что и мистер Биб…
— Я тебя понимаю.
— Он никогда нас не простит… я имею в виду, мы ему уже никогда не будем интересны. Если бы они там, в Уинди-Корнер, не слишком слушали его, было бы хорошо. Если мы поступили по правде и по совести, то люди, которые действительно любят нас, опять будут с нами в конечном итоге.
