— По закону моих предков, каталонцев, я должен оставить все свое состояние старшему сыну.
— А у тебя есть еще? — с нахальной улыбкой спросила Ксения.
— Дай сказать. — В его голосе она услышала раздражение.
— Но что мне делать, если у меня так быстро работает мысль!
— Не мысль, а язык, — бросил он. — Молчи, женщина.
Она засмеялась.
— У меня есть еще дочь, ты знаешь. Но как принято у каталонцев, я оставляю все сыну. Только сын должен быть от венчанного брака. Все остальное для нас, сама знаешь, просто сожительство. Понимаешь, о чем я?
— Н-нет, — с трудом выговорила Ксения. — Не понимаю.
— Объясняю для особо тупых. — Он фыркнул. — Коротко говоря, мы с тобой должны обвенчаться.
Ксения резко повернулась.
— Ты в себе? — Фарфоровые зубы щелкнули, она поморщилась: ей не нравилось, что эти щелчки выдают ненатуральность ее улыбки.
— В себе. Ты обвенчаешься со мной. — Он рассмеялся. — Я хотел этого давно, но я не буду каталонцем, если не получу свое.
— Но ты свое получил, — с некоторым вызовом проговорила она. — В Якутии.
— Я желаю получить все до конца. Ты не захочешь оставить сына ни с чем? Что тебе стоит согласиться?
— Ничего не стоит…
— Ты никогда не причисляла себя ни к какой церкви, — усмехнулся он.
— А ты?
— С некоторых пор причисляю. Когда ты вернешься из своей бесконечной экс-пе-ди-ции?
Когда? Вообще-то она уже сделала набросок своей дальнейшей жизни. Скорее всего она будет протекать здесь, на этом благостном фоне. Потом мирно завершится на погосте близ женского монастыря. Ее тело в свой час упокоится рядом с телами тех, кто не захотел или не решился послужить скорлупой для выведения новой жизни.
— Ты ведь крещеная, я знаю.
— Я должна подумать, — ответила она.
— Думай, пока идем за твоими вещами.
Ксения стояла между полем и небом. Что такое он предлагает? Ей, которая уже сама не знает, где она, а где не она. Но он предлагает ей… сделать добро для Федора.
Федор, ее мальчик… Которому она лично не дала ничего, кроме жизни. Она отказала ему даже в отце. Разве не виновата перед ним? Она осознала свою вину перед Катериной, она постаралась расплатиться с ней. Получилось. Но значит, она должна повиниться и перед ним?
Она вспомнила недавний разговор с доктором Верхотиным. Они сидели поздно вечером, в тот день, когда Катерина привезла свое лекарство. Оно еще не было упаковано, как должно, в порошки.
— Мне повезло с вами, Ксения Демьяновна.
— Вот как?
— Вы хорошая мать, — сказал он.
Она недоуменно уставилась на него. Себя она так не оценивала.
— Да-да. Потому что в такие Дома, как наш, — он обвел руками пространство вокруг себя, — привозят дети своих родителей, чтобы сдать их на чужие руки. А ваша дочь переменила профессию, чтобы найти лекарство для вас.
— Но все дети должны с почтением относиться к родителям. Это ужасное преступление, когда стареньких отцов и матерей сдают в приюты…
Доктор Верхотин покачал головой:
— Вы говорите не то, что думаете. Прописные истины — не ваша специальность. Чтобы дети относились к родителям так, как вы говорите, они сами должны были их воспитать такими. Не просто кормить, поить, одевать.
Ксения молчала. Могла ли она сказать ему, что все перечисленное делала не она, а ее мать и дядя? Стало быть, они делали это замечательно.
— Знаете, я сам об этом много думал, но не говорил вслух, пока наш священник не произнес это прилюдно.
— Кто?! — Ксения ахнула. — Но разве он может…
— Может и должен. Чтобы нынешние родители не ждали манны небесной, а готовили свою старость сегодня.
Они с Вечным Другом обошли вокруг дома. На скамейках сидели ее коллеги. Кто-то со спокойным лицом читал, отмахиваясь веткой березы от комаров, кто-то слушал музыку в наушниках. Она обратила внимание на их лица, они не были жесткими. Понятное дело, дети не оставили их, они прислали их к доктору Верхотину. Вот в чем разница.
Ксения Демьяновна не могла сразу определить чувство, которое ее охватило. Неужели гордость? За то, что Катерина, ее дочь, привозит лекарство, за которым эти люди приехали сюда?
Ксения вздохнула и поморщилась: "Послушай, лопнувшая скорлупа, ты еще о чем-то думаешь? Тебя зовут под венец, чтобы венец твоего творения получил особенные условия для жизни, а ты споришь? Да ты должна кинуться к Вечному Другу, броситься ему навстречу, как тогда, в зоне беды. Если родила детей, так спаси их".
Сегодня она собиралась позвонить Катерине и сказать: "Вадим твой, доверься наконец!" Но разве не должна она сказать себе то же самое? "Вечный Друг твой. Доверься Диме Микульцеву".
Она медленно повернула к нему голову. Боже, да он совсем седой! А какие густые черные волосы клубились над белым лицом! Эта голова много раз лежала у нее на коленях. А потом, в последний раз, у нее на груди. Она отогревала его тогда, в Якутии.
На глаза навернулись слезы. Как? У нее слезы? Что-то новое. Наверное, работа Катерининых лекарств.
— А где? — спросила она.
— Мы будем венчаться у Гауди. В Барселоне, в его соборе Святого Семейства.
— Но разве…
— А ты не знаешь, что я много лет работаю на каталонское правительство? — спросил он ее. — Моя фирма занимается сводничеством — их предпринимателей свожу с российскими.
— Понимаю. Что ж, назначай дату.
— После венчания уедем в домик у моря, — сказал он. — Между Таррагоной и Барселоной, я тебе говорил о нем. Он мой, мне продали его за заслуги перед тамошним правительством.
— Ох! — засмеялась Ксения. — Уж не медовый ли месяц ты мне предлагаешь?
— Думаешь, не справлюсь? — В его густом низком голосе она услышала игру. И в тон ему ответила:
— Думаешь, я справлюсь?
Он расхохотался:
— Почитай о сексе для…
— "Пожилых", ты хотел сказать, да?
— Для зрелых женщин, как вас теперь называют.
— А ты все такой же наглый, — фыркнула она. — Но если ты насчет интимных препаратов…
— Да знаю я, сам куплю, — фыркнул он в ответ.
— Оставим технические детали. Скажи лучше: ты уверен, что у тебя все в порядке с адекватным восприятием действительности?
— Ага-а, тебе интересно, нет ли у меня старческого маразма?
— Это называется более изысканно: старческое слабоумие, — поправила она его.
Он шумно вздохнул ей в ухо:
— Ну погоди…
