— Кончай с этим! — взорвался Морган. — Или ты собираешься вечно его оплакивать? Сколько уже месяцев — с октября — ты даже не улыбаешься! А когда с тобой заговаривают, твоим скепсисом можно наполнить все пустые чашки в Манхэттене! Не выходишь из дома, только сидишь и смотришь в это проклятое окно, как бездушная кукла!
— Хорошее сравнение, папа. — Она тихо повторила:
— «Как бездушная кукла». Так я себя и чувствую. Я потеряла не только мужа, я потеряла часть себя.
Морган подошел и неуклюже поцеловал ее в холодную бледную щеку.
— Что бы тебе ни понадобилось, я сделаю все, что смогу, — веско сказал он. Голос задрожал от огорчения. — Только прошу тебя, обязательно скажи.
Уитни улыбнулась:
— Если бы я знала что, я бы и сама сделала. Папа, со мной будет все в порядке, честное слово. Просто нужно время.
Она отвернулась и подошла к окну своего кабинета.
На улице начинался дождь, капли стекали по стеклу, как слезы, и Морган сердито подумал, что становится таким же замкнутым, как дочь, — Ладно. — В комнате, где было слышно только тиканье часов и шипение углей в камине, голос прозвучал излишне резко. — Пойду в контору, узнаю последние новости. Пойдем со мной. У тебя может появиться идея для новой книги. — Она помотала головой. Морган настаивал:
— Все равно в такой день нечего делать, а тебе полезно выйти.
— Я люблю тишину, — сказала Уитни не оборачиваясь, но Морган устроил-таки шум: фыркнул и хлопнул дверью. Она почти улыбнулась. Она действительно любила тишину. В тишине больше смысла, чем в шумном мире, окружавшем ее.
Она смотрела на дождь, на мокрую улицу, экипажи и пешеходов, бегущих под навес, и ей трудно было представить Аризону с ее горячим, всепроникающим солнцем, где на сотни километров не было ничего, кроме кружащих в небе ястребов.
Но если закрыть глаза и ни о чем не думать, то можно почувствовать ту жару и сладкий запах лунных цветов в ночи и услышать тягучий голос Каттера…
— Спишь наяву, тигренок? А я думал, ты меня ждешь.
Уитни застыла, не смея оглянуться. Ей показалось, что она сошла с ума, что начались галлюцинации. Потом она услышала легкое шарканье, испуганный вскрик, топот шагов и медленно оглянулась.
Каттер стоял в дверях и казался похожим на иллюстрацию из каталога манхэттенского магазина, пока она не разглядела у него на боку специфическую выпуклость пистолета под длинным синим плащом. На нем была белая рубашка с высоким воротом, узкие черные брюки и красный жилет, он был аккуратно подстрижен.
Из-за его спины ее секретарь Огастин Фрай тянул свою индюшачью шею и с сопением пугливо таращил глаза. Каттер кинул на него нетерпеливый косой взгляд и снова посмотрел на Уитни:
— Если этот человек работает на тебя, уволь его. Он не издал ни одного интеллигентного звука с момента моего появления.
— Из-за пистолета, — спокойно сказала Уитни, гадая, не во сне ли это происходит. — В Нью-Йорке мужчины не носят на боку пистолет.
— В самом деле? Опасно. — Каттер снова посмотрел на человечка возле своего локтя и покачал головой.
Знакомой небрежной походкой он прошел через комнату к Уитни, и в зеленых глазах горел тот же дерзкий свет, и та же насмешливая полуулыбка кривила губы. Она неожиданно — и необъяснимо — рассвирепела. Видимо, он разглядел вспышку гнева в ее глазах, потому что вместо сладкого объятия она обнаружила, что ее руки скручены за спиной.
— Как ты посмел заставить меня считать тебя мертвым столько месяцев?! — выпалила она, вырываясь из тисков.
— Только не перебрасывай меня через плечо, — предупредил он. — Забудь эти штучки. Успокойся, и я все объясню.
— Объяснишь! — Слезы заливали ей лицо — слезы злости, слезы радости, слезы неизвестно отчего. — Прошло шесть месяцев! Шесть месяцев с тех пор, как тебя якобы убили, и ты только теперь обо мне вспомнил? — Она топнула, но не попала по ноге. — Я прошла через ад, а ты вплываешь в комнату как ни в чем не бывало, как будто мы расстались вчера… Каттер!
Каттер оторвал ее от пола, повалил на тонкий обюссонский ковер и придавил своим телом:
— Лежи тихо, тигренок.
— Каттер! Немедленно отпусти меня! Каттер! Что ты делаешь?
— Каттер? — взвизгнул Огастин Фрай и подпрыгнул, как вспугнутая жаба. — Вы сказали — Каттер? Это тот предатель? Тот… убийца?
— Пошел вон, — спокойно приказал Каттер, взглянув на секретаря. — И закрой за собой дверь.
Фрай сжался, но ушел только после того, как услышал сдавленный голос Уитни:
— Ступайте, Фрай. И закройте за собой дверь.
Гнев отступил, Уитни посмотрела в лицо Каттеру:
— Он испугался, что я тебя покалечу.
Он засмеялся, зажал в руке кисти ее рук и закинул над головой.
— Я тоже. Ты самая свирепая тигрица, какую я знаю. — Он наклонился и поцеловал ее, задержав губы, дразня, и соблазняя, и обещая, и Уитни застонала.
— Ты же знаешь, как я всегда хочу тебя, — сказала она между поцелуями; голова кружилась, сердце переполняла радость, что он жив, что он с ней.
— Поговорим об этом позже… Что еще там?! — Каттер повернул голову на звук открывшейся двери.
В дверях стоял Морган Брэдфорд, его первая вспышка тревоги быстро улеглась.
— А, это ты. Фрай ничего не мог толком сказать. Как всегда. — Морган оглядел дочь, лежавшую под длинной худой фигурой Каттера, и поднял брови. — Полагаю, объяснения я получу позже.
— Гораздо позже, папа, — сказала Уитни.
Брэдфорд усмехнулся и вышел.
В элегантном кабинете, выходившем окнами в парк, лежа на полу, Уитни улыбалась в горячие губы Каттера, закрыв глаза и запрокинув голову, а он снимал с нее одежду слой за слоем. Ей было жарко, но не от огня камина, а от любви и желания.
Кровь медленно и восторженно растекалась по венам, Уитни испытывала томление и лихорадочный жар, тело поднималось навстречу телу Каттера. Его руки мучили ее истомой, а губы задержались на губах, когда его тело увлекло обоих сокрушительным напором.
Уитни гладила его от плеч до узких бедер, отвечала на его тяжелый ритм с такой неистовой страстью, что у Каттера захватывало дух. Ее ноги сплелись над ним и прижали к себе, словно решили никогда не отпускать; у нее мелькнула смутная мысль — и не отпущу. Кто знает; когда ему придет в голову снова исчезнуть?
Крепко держа его руками, прижавшись так близко, как только может женщина прижаться к мужчине, Уитни шептала ему на ухо:
— Я люблю тебя, я люблю тебя…
И услышала в ответ слова, которые, как думала, никогда не услышит. Каттер грубовато пробормотал:
— По-моему, я люблю тебя с того момента, когда ты потребовала, чтобы я еще раз тебя поцеловал, тигренок. — И он поцеловал ее долгим, глубоким поцелуем, так что в ушах зашумел океанский прибой. Он повторил:
