Нагасэ отмечает, что именно тогда с особой остротой почувствовал разрыв между британским и японским отношением к ценности человеческой жизни и начал понимать, отчего токийский Генштаб решил приступить к строительству дороги, от которой британские инженеры отказались вследствие «чрезмерной прогнозируемой смертности». Он приходит к выводу, что все дело как раз в культе абсолютного повиновения и одержимости армейского командования «кабинетным прожектерством». Позднее — после того как зрелище многотысячного скопления крестов на задворках лазарета в Чунгкае, близ Канчанабури, открывает ему глаза, — он решает, что «в основе совершенной цивилизации должен лежать гуманизм».
Через восемнадцать лет после войны, когда выезжать за границу стало много проще, Нагасэ с женой вернулся в Канбури и посетил место массового погребения военнослужащих, с аккуратными каменными надгробьями и бронзовыми табличками с именами каждого погибшего.
В центре обширного кладбища, на фоне голубого неба, стоит белый крест. Его окружают могилы семи тысяч солдат и офицеров, покоящихся среди безмятежности тропиков. Этих людей разыскивали и сверяли со списками непосредственно после завершения войны.
Мы с женой прошли к белому кресту и возложили венок к его подножию. В ту минуту, когда я соприкоснулся ладонями в молитвенном жесте… я почувствовал, как из моего тела во все стороны исходят желтые, постепенно бледнеющие лучи света. И я сказал себе: «Вот оно. Тебя простили». Этому чувству я поверил всей душой.
…Вернувшись в Японию, я работал переводчиком для американских оккупационных войск, затем школьным учителем в старших классах. Через год у меня обнаружили туберкулез. Немного подлечившись, я вновь слег. На этот раз оказалось, что у меня очень опасный кардионевроз. Приступы тахикардии изматывали и психически, и телесно… При всяком приступе у меня перед глазами проносились сцены пыток в застенках военной полиции. Я говорил себе, что пленные страдали куда больше, и это помогало выносить страшную боль.
…Долгое время не отпускала вина. Когда я навестил те могилы, это чувство исчезло, я понял, что моя мольба наконец-то услышана. Здоровье поправлялось, бизнес тоже шел в гору.
Нагасэ еще неоднократно возвращался в Таиланд, занимался благотворительностью для уцелевших азиатских рабочих, многие из которых не смогли вернуться домой в Индию или Малайю и влачили жалкое существование в поселках вдоль трассы ТБЖД. Он открыл «храм мира» у моста через реку Квай, выступал против милитаризма.
Все это выглядело очень достойно, но во время чтения я не мог отделаться от необъяснимой отрешенности. Я-то думал, что буду переживать куда сильнее, однако, если не считать странного чувства присутствия на собственной пытке в роли наблюдателя, в душе царила пустота. А еще меня задели его слова, дескать, «вот теперь я прощен». Может, Господь его и впрямь простил, да только не я; то, как прощают обычные смертные, — вообще отдельная тема.
Я отложил книжку. По прошествии нескольких дней ее взяла в руки Патти и как-то вечером внимательно прочла. В отличие от меня, приведенные выше пассажи — насчет посещения Канбурского военного кладбища — вызвали у жены куда больший гнев. Она хотела знать, с чего это Нагасэ вдруг решил, что его простили. Как вышло, что чувство вины взяло и просто «исчезло», хотя никто, в особенности я, прощения ему не давал?
Негодование Патти было таким сильным, что она захотела немедленно написать Нагасэ, и спросила у меня разрешение. В конце октября 1991-го письмо было отправлено. Внутрь она вложила мою фотографию. Теперь можно было забыть об «атаке из засады»…
Уважаемый господин Нагасэ!
Я только что закончила читать вашу книгу «Кресты и тигры». Эта тема меня волнует особенно, так как мой супруг служил в Королевских войсках связи и в августе 1943-го, вместе с шестью другими офицерами, был арестован в связи с изготовлением подпольного радиоприемника в лагерных мастерских близ Канчанабури. У мужа нашли также карту этой железной дороги. Он и есть тот самый человек, о котором вы рассказываете на стр. 15 своей книги, описывая сцену ужасных истязаний.
Его мать скончалась через месяц после падения Сингапура. Родственники рассказали мне, что она умерла от разбитого сердца…
Мужу и прежде было известно, кто вы, так как он узнал вас благодаря статье, опубликованной в «Джапан Таймс» от 15 августа 1989 года.
Его чрезвычайно интересует возможность связаться с вами, поскольку все эти годы он задавался многими вопросами, ответы на которые можно найти, пожалуй, лишь с вашей помощью. Вероятно, у вас тоже найдутся вопросы о Канчанабурском радиоинциденте?.. Не согласились бы вы вступить с моим мужем в переписку?
Все эти годы он провел, страдая от последствий пережитых ужасов, и я надеюсь, что взаимный контакт окажет целительное действие на вас обоих. Как можете вы считать себя «прощенным», господин Нагасэ, когда конкретно этот бывший военнопленный вас отнюдь еще не простил? Мой муж понимает, под каким социально-культурным давлением вы находились во время войны, однако вопрос о том, сможет ли он полностью простить ваше участие, остается открытым, и не мне судить, раз уж я там не была…
С уважением,
Патриция М. Ломакс
Шестого ноября, когда Патти спустилась за утренней почтой, лежавшей у порога входной двери, она увидела авиаконверт из Японии. Он был адресован на ее имя, но она принесла его мне нераспечатанным. Я, как был в пижаме, уселся на краешек нашей постели и вскрыл тоненькое письмо.
Многоуважаемая миссис Патриция М. Ломакс!
Не могу подыскать слов, чтобы передать собственную растерянность, когда я прочитал ваше неожиданное письмо. Полагаю, мне давно следовало ожидать чего-то подобного. Ваши слова, что «конкретно этот бывший военнопленный вас отнюдь еще не простил», ударили по мне напоминанием о моих былых подлых днях. Пожалуйста, дайте мне время, чтобы вновь и вновь все обдумать.
Вместе с тем убедительно прошу передать вашему супругу, что я готов ответить на любой его вопрос, если он сочтет, что я хоть в чем-то смогу быть полезным.
Так или иначе, мне все настойчивей представляется, что я должен его увидеть. Судя по фотографии, ваш супруг находится в добром здравии и является человеком деликатным, хотя я и не могу заглянуть в его мысли. Прошу передать ему пожелания долгой жизни, чтобы мы могли встретиться.
Искренне ваш,
Нагасэ Такаси
P.S. Сообщите, пожалуйста, номер вашего телефона.
P.P.S. Простите за сумбурность: я только это и смог написать после прочтения вашего письма. Я попытаюсь найти способ, чтобы встретиться с ним, если он согласится.
И большое вам спасибо за проявленную заботу о нем в течение столь долгого времени.
Клинок вашего письма пронзил мое сердце насквозь.
Патти заметила, что это просто выдающееся по красоте письмо. Мой гнев улетучился, нахлынула волна сострадания и к Нагасэ, и к себе, чувство, помноженное на глубокую печаль и сожаление. В ту секунду я потерял всю броню, которой до сих пор прикрывался, и стал размышлять над доселе немыслимым, а именно что я мог бы встретиться с Нагасэ лицом к лицу просто из доброжелательности. Прощение переставало быть абстрактной идеей.
