— Минеер Декерпел, — сказал я, — если бы я действительно пришел подглядывать в ваш сад, и если бы ваша жена меня на этом поймала, и если бы мы с ней перепихнулись, скажите честно, вы бы возражали, против этого? Неужели вы осудили бы человека? Ведь наша земная жизнь так коротка.
— Братец, я не буду обсуждать этого.
— Потому что я глуп?
— И это тоже. Послушай, Братец…
— Я тебе не брат.
Впервые он засмеялся. На его мокром носу появились морщинки.
— Нет. Ты — брат мерзавца, на чьей совести сотни убитых в Африке.
Я ощутил ярость. Смех Декерпела терзал меня, делал мне больно, он, можно сказать, задел струны моего сердца.
— Не смей говорить о Рене. Я… Расскажи-ка мне лучше о девочках.
Он что-то ответил, но я сперва не понял, потому что как раз в тот момент чихнул.
— Какие девочки? Где? Что? Когда?
Я не дал ему возможности что-то придумать, выиграть время, объяснить. Я поднял его одной рукой с дивана. И, опираясь на левую ногу, правым коленом врезал ему по яйцам. Взвизгнув, Декерпел скорчился. Он был поражен. Руки взметнулись в воздух, он попытался защититься, схватил меня за куртку.
— Ну уж нет, — сказал я и, ударив ребром ладони по его запястьям, освободился. В меня словно вселился мой брат Рене, тело стало сильным, совершенным, гибким; я с размаху врезал лбом по носу Декерпелу, нос хрустнул, кровь хлынула у него изо рта. Я отступил на шаг, и Рене покинул меня. Я даже не сразу понял, где я и что происходит.
Декерпел прижимал пропитанный кровью платок к липу, бровь его была рассечена он вытирал лицо рукавом. Я толкнул его на диван.
— Не надо, — сказал он.
— Смотри, не запачкай мне canapé[113], свинья.
— Отпусти меня. Пожалуйста. Я ничего не скажу жене.
Он откинул голову назад, вены на шее вздулись. Он сам напрашивался.
— Я ведь тебя предупреждал. Ты получил мое письмо, помнишь, о чем я там написал? Да нет, ты его выбросил.
Произнося это, я соскальзывал в неведомое, тошнотворное, жирное.
Ты имеешь в виду кровь на полу?
В кровавую грязь. В болото Господа Всемогущего, куда меня притащили и бросили одного, чтобы я скользил дальше и дальше, словно вылетев из седла тандема, который разлетелся подо мной на куски.
Я ничего не понимаю.
Не важно.
Декерпел сказал:
— Ты сломал мне нос. Это обойдется тебе недешево.
— Ты застрахован.
— Будет судебное разбирательство.
— Конечно. Разбирательство, на котором ты сможешь от всего отвертеться, признаться в какой-нибудь мелочи и демонстративно раскаяться.
Он не слушал. Он увидел третью часть Le Monde Animal и, пораженный, взял ее в руки. Я выхватил книгу, чтобы он не запачкал ее своими погаными, окровавленными пальцами.
— Знаешь, сколько стоит эта книга? — Он не верил своим глазам. — Откуда она у тебя? А остальные части у тебя тоже есть? Я заплачу пятьдесят тысяч франков, если они в хорошем состоянии.
— Обвиняемый, встаньте, — сказал я. — Как могу я даровать тебе прощение, если ты не раскаиваешься?
— Да я только этим и занят! — воскликнул он. — Все время. Но разве я виноват, что минеер Феликс уволил тебя.
Я видел, он косится на дверь, холодно рассчитывая шансы, как с девочками, находившимися в его власти. Я заглянул на кухню. В шведском буковом блоке, подаренном нам на свадьбу, торчало шесть ножей. Сверкающих, аккуратно расставленных еще Алисой. Их я не тронул, чтобы не нарушать заведенный ею порядок и свои воспоминания о том времени. Я взял нож, которым пользовался, когда работал у мясника. Декерпел увидел это.
— Прости меня, Господи, — пробормотал он. — Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое…
Вы не поверите, но именно в этот миг соседи-магометане, словно почуяв его призыв, завели свои страстные, жалобные молитвы.
Я тебе верю.
Декерпел, казалось, не слышал их пения, увлеченный своей молитвой.
— … И не введи нас во искушение, — произнес он, и я всадил нож в его левый глаз, и, едва он разинул рот, чтобы заорать, затолкал окровавленный платок ему в горло.
Он хотел убежать. Я нажал, и нож удивительно легко вошел в глазницу. Покачиваясь, он шагнул влево, два раза, потом вправо, два раза, словно пытался танцевать. Кажется, он застонал. Или это заурчало у меня в животе?
— Месть, — услышал я. — Месть.
— Месть? — спросил я.
Я обращался к манекену с идиотским, изумленным восковым лицом, залитым кровью, и ясно видел фразу, развернувшуюся в моем мозгу: немного мести, было написано там, гуманнее, чем полное отсутствие мести. Я хотел спросить манекен, согласен ли он со мной, но манекен повалился вперед, медленно, как в видеофильме, и мне захотелось нажать на replay, но тут Декерпел потерял сознание.
— Ты получил, что заслужил, — сказал я и вырвал нож из дырки.
Его рука дернулась к ножу, словно пытаясь помочь, или отмахиваясь от меня, или маня, я уже не помню. Пятно на сверкнувшем, словно хрусталь, лезвии ножа. Кошка Карамель вошла в комнату и стала лизать кровь. Я отогнал ее, и она зашипела сердито, как тигренок.
Я думал, кошка ушла вместе с Алисой.
Точно. Правда. Ты прав, кошки уже не было.
Дальше.
Дальше наступил миг, которого я ждал. Когда душа высвобождается из оболочки.
Ты снова перескакиваешь с одного на другое.
Да.
Продолжай.
Нет. В другой раз.
Он очнулся?
Да. Он открыл правый глаз, он заплакал, и он умер. Я нарисовал пальцем крест на его окровавленном лбу[114]. Но сразу испугался, потому что машинально лизнул свой палец. Кровь показалась мне сладкой. Я обмыл палец под кухонным краном.
Ты уклоняешься от рассказа о самом главном.
Жаль, что я не заснял все на видеокамеру. Тогда ты мог бы просто посмотреть. И не нужно было бы рассказывать. Патрик Декерпел страдал не дольше, чем необходимо. Не забывай, я работал у мясника.
Продолжай.
Я пошел в конец сада, в сарай, взял пилу по железу.
