У капрала Тудора кончились патроны. Его ручной пулемет замолк. Это обнаружила группа фашистских солдат. Вот они окружают его, приближаются — до Тудора им остается метров тридцать. Тудор бросает в них камнями. Немцы кричат и прячутся; они принимают камни за гранаты.
На помощь приходит Илиуц. Когда немцы снова поднимаются, он дает по ним длинную очередь из автомата. Но вот Тудору доставили патроны, его пулемет снова заработал, и фашистов осыпает град пуль.
…Наступает вечер. Рота непрерывно атакует противника. Впереди бежит лейтенант Ботяну.
— В атаку, ура-а-а-а!
— Ура-а-а! Ура-аа! — подхватывают солдаты.
И вдруг все затихло. По всему фронту умолкли орудия и минометы, автоматы и винтовки.
Наступила какая-то особенная, странная глубокая тишина. Этому трудно поверить. Лейтенант Карташев, перепрыгивая через окопы, во весь дух бежит на передний край, в роту,
В ста шагах от себя Тудор неожиданно замечает немецкого снайпера, направляющего винтовку на Карташева.
— Не-ет! Не-е-ет!… — И капрал, не имея уже времени зарядить свой ручной пулемет, вырывает у Безни винтовку.
— Заряжена?
— Последний патрон, господин капрал!
Тудор прицеливается. Поймав на мушку врага, появившегося в сумерках на краю окопа, нажимает курок… Фашистский снайпер падает.
Выстрел нарушил тишину, царившую на всем фронте.
— Кто стрелял? Кто стрелял? Кто стрелял? — запрашивает батальон, полк, дивизия…
— Не стрелять!… Всем прекратить огонь!… Прекратить всем!… Всем!… — передается команда.
В окоп прыгает Карташев, останавливается на секунду, чтобы перевести дух. Кажется, после такого бега сердце вот-вот выпрыгнет из груди… Он смотрит вокруг себя и видит Ботяну, Илиуца, Насту, Тудора и только после этого шепчет:
— Братья, мир!… Мир!… — и плачет как ребенок, вытирая глаза рукавом шинели…
Наступила ночь. Окопы опустели.
Наступившая после нескольких лет непрерывных взрывов непонятная и непривычная тишина вдруг была нарушена грохотом многих тысяч орудий, автоматов, винтовок и пистолетов. В небе появились осветительные ракеты. Это был салют победы!
Победа!… Солдаты обнимались с офицерами, артиллеристы — с горными стрелками, русские — с румынами…
К роте подошел советский старшина с канистрой. Карташев крепко обнял его, взял канистру и отвинтил пробку.
— Подходите, хлопцы. Выпьем за нашу победу! Это настоящая русская водка.
Подняв вверх свои фляги, солдаты чокнулись.
— Выпейте, братья, выпейте, дорогие товарищи! Выпейте за то, чтобы, начиная с сегодняшней ночи, никто не умирал от пули. На передний край пришел Мир. Пропустите его, пропустите без пароля, пусть он властвует над миром.
Безня запрокинул голову и, приложив к губам флягу, начал жадно пить. Лука остановил его.
— Хватит тебе, дорогой, ты же не умеешь пить.
— Ты так думаешь? Теперь, когда наступил мир, я могу начать тренировку к свадьбе.
Наста радостно что-то крикнул и разрядил в воздух свой автомат.
— Куда ты стреляешь, Наста?
— В Луну, товарищ лейтенант, пусть и там знают, что на земле покончено с войной. Ты слышишь нас, Луна? На земле мир! Мир!
Да, наступил сверкающий, ясный День Победы. Небо было чистое, светлое. Солдатам казалось, что им снится прекрасный сон. Но это был не сон!…
В воздухе еще летали военные самолеты, но на орудия уже были надеты чехлы.
Только теперь узнали солдаты, почему стрелял капрал Тудор Улмяну после приказа о прекращении огня.
…Карташев сжимал в своих объятиях Тудора, румынского солдата, который последним выстрелом на этом фронте спас ему жизнь.
ЭПИЛОГ
Широкие, вчера еще совершенно пустые улицы Брно, освобожденного советскими и румынскими войсками, вдруг ожили. Люди в праздничной одежде с красными и трехцветными флажками в руках громкими криками приветствовали освободителей, которые под звуки военного оркестра шли к центральной площади, где должен был состояться парад. На трибуне находились генералы и офицеры, представители местной власти и общественности города Брно.
Силы весны, все эти грозные военные годы скованные и затерянные среди пожелтевших листков календаря, будто только теперь пробудились. Весна прошла по полям и вступила в праздничный город.
Кое-где виднелись сожженные, разрушенные дома — следы отступивших фашистов. Счастье еще, что на последнем этапе войны победители не давали им возможности отступать «гибко», «организованно». Иначе не уцелел бы ни один дом, ни одна улица, не остался бы в живых ни один человек.
Тудор стоял рядом с Карташевым и Илиуцем и с глубоким волнением смотрел на сияющие счастьем лица людей. Под звуки оркестра катилась живая лавина — плечом к плечу советские и румынские войска проходили по цветущему бульвару, направляясь на парад.
По всему пути выстроились черешни в белом весеннем уборе. При каждом дуновении ветра их ветви раскачивались, приветствуя победителей, а белоснежные лепестки цветов устилали путь триумфального шествия.
Это был парад Победы.
На тротуарах, на балконах, в окнах хор голосов скандировал:
— Здар, здар, наздар.
Весь город вышел с песнями на улицу, с песнями, которых в стране Фучика никто не слышал уже более пяти лет; глаза у людей сияли от радости, потому что наступил мир, новая счастливая жизнь.
Карташев стиснул руку капралу Улмяну.
— Слышишь, Тудор?
— Слышу, Ваня!
— Все поет, самый воздух поет!
— Вся земля теперь вырвалась из оков, Ваня!
— Это мы, мы ее освободили, Тудор!
На балконах расцвели чешские и советские флаги А вот виднеется и румынский флаг…
И всюду навстречу освободителям выходили дети, старики и женщины, отогретые весной, которая долго им только снилась, с цветами, со слезами радости на глазах, выходили навстречу Ване, Тудору и их товарищам.
Сводная советско-румынская рота вступила в парадном марше на новый бульвар Ленина.
Буквы, выбитые на новенькой табличке, повешенной у входа на бульвар, были свидетелями обновляющейся жизни.
Под усиленный репродукторами марш Советской Армии шла рота лейтенанта Карташева, по восемь человек в шеренге. Впереди шли Ваня, Тудор, Костя, Илиуц, Миша, Наста, солдаты с Волги и Дуная, с Дона и Муреша.
Советские и румынские танкисты, породнившиеся в бою, шли в тесном братском строю по ковру из цветов, которые летели со всех балконов.
На тротуарах люди обнимались и плакали от радости.
