Все пристально посмотрели на этот предмет. Старик равнодушно пожал плечами.
— Это гроб.
— Вот именно! Гроб. Для переноски свиней.
Надо отдать Малышу должное, умом он не отличался, но иногда у него появлялись блестящие мысли.
— Где ты, черт возьми, взял гроб? — восхищенно спросил Легионер.
— Стащил. Я ходил тут, искал что-нибудь полезное, и увидел этот — во дворе владельца похоронного бюро. Взял и принес сюда.
— Свинья в него войдет? — спросил я с беспокойством.
Она вошла в самый раз. Мы заколотили гроб, попрощались с Карлом и Фернаном, потом двинулись через мост похоронной процессией. Охранники, когда мы проходили мимо них, почтительно вытянулись в струнку. Порта воспользовался возможностью обнажить единственный зуб и пролить несколько слезинок, оставивших чистые следы на грязных щеках.
Уже светало, и Париж просыпался. Идя с гробом, мы встречали много сочувственных взглядов. Трактирщик с Жанеттой ждали нас в бистро, но при виде гроба Жанетта с громким криком бросилась на кухню. Даже трактирщик выглядел слегка встревоженным.
— Несчастный случай? — спросил он.
Потом сосчитал нас, и на лбу его появились морщины.
— Все на месте…
— Мы решили, что будет неплохо ее приготовить!
— Постойте, — сказал Порта, когда мы бесцеремонно поставили гроб на кухонный пол. И обратился к Старику: — Как имя той свиньи, что была у них в древние времена?
— У кого у них? — терпеливо спросил Старик.
— У богов. У Одина, Тора[141]и всех прочих.
— Не имею ни малейшего представления.
— У Одина, — вмешался Барселона. — Это ему принадлежала свинья. Как ее звали?
— Вот об этом я и спрашиваю. Как?
Никто не знал. Мы принялись горячо спорить, Одину ли принадлежала эта свинья, Фрейе[142]или Тору. Малыш вышел на улицу, начал останавливать прохожих, и вскоре этот вопрос обсуждала целая группа незнакомцев.
— Кто-нибудь должен знать, — сказал Порта.
— Полицейские, — сказал я. — Давай позвоним в полицию.
Легионер тут же взялся за телефон. Говорил он очень вежливо, извиняющимся тоном, но мы все услышали донесшуюся из трубки брань.
— Я не хотел расстраивать вас, — успокаивающе сказал Легионер.
Мы услышали, как полицейский прокричал товарищу:
— Какой-то псих спрашивает имя одной знаменитой свиньи!
И мы услышали ответ, негромкий, но разборчивый:
— Единственную знаменитую свинью, какую я знаю, зовут Адольф!
После этого мы позвонили в полевую жандармерию. Снова брань, на сей раз с угрозами ареста. Вопрос так и не был решен, когда мы через час покинули бистро, оставив свинью под надежным попечением Жанетты.
На площади Клиши нас остановил патруль. Его члены машинально потребовали у нас документы, однако было ясно, что на сей раз документы их не интересуют.
— Хотим спросить у вас кое-что, — сказал начальник патруля. — Знаете типа по имени Один? Знаете, что у него была свинья?
Мы кивнули, затаив дыхание.
— Не знаете, случайно, как ее звали?
Мы с сожалением признались в собственном невежестве.
В казарму мы вернулись с опозданием в полчаса. К нашему удивлению, никто и глазом не моргнул. Все были поглощены разговорами о свиньях.
— Эй, вы! — властно махнул рукой один офицер, подзывая нас. — Случайно не знаете имени свиньи, которая принадлежала Тору, а? Мы заключили по этому поводу небольшое пари. Хотим, чтобы кто-то разрешил наш спор.
Казалось, никто в Париже не знал клички этой свиньи. Я ее до сих пор так и не знаю.
14
Однажды в Сюрсне[143]полицейские вермахта арестовали двух мальчишек за незаконное владение пистолетами. Старшему было пятнадцать лет; младшему — всего тринадцать.
Их приговорили к смерти, но майор Шнайдер то ли из-за необычного гуманизма, то ли из страха перед близким концом войны — не решался привести приговор в исполнение. После нескольких проведенных в нерешительности дней он отправился прямо к самому генералу фон Хольтицу и попросил у него совета.
— Зачем обращаться ко мне? — холодно спросил фон Хольтиц. — Этот вопрос не имеет ни малейшего значения.
— Но ведь они еще дети.
— Им достаточно лет, чтобы знать закон, не так ли?
Майор Шнайдер не мог этого отрицать. На другой день мальчишек казнили на Монт Валерьене[144].
ГЕСТАПО КАПИТУЛИРУЕТ
По казармам быстро разнеслась весть: прибыли гестаповцы. Они были во дворе, на виду у любого мазохиста, который хотел смотреть на них. Длинные черные «мерседесы» стояли у главных ворот между парой астматичных DKW[145].
Услышали мы эту новость во время завтрака. Малыш тут же одним духом проглотил столько еды, что хватило бы на пять глотков, и побежал прятать три мешочка с золотыми зубами под розами гауптфельдфебеля Гофмана. Поднялась неистовая суета. Мало у кого сохранялся хоть какой-то аппетит. Порта, разумеется, продолжал бесстрастно есть, но Барселона постоянно утверждал, что у этого человека два желудка.
На кухне лихорадочно регулировали весы. Подсобные рабочие-французы исчезли и не появлялись несколько дней.
Майор Хинка благоразумно исчез. Врач, бывший в казармах всего пять минут назад, тоже словно сквозь землю провалился. Видимо, не только мы, простые солдаты, испытывали сильное нежелание встречаться с гестаповцами.
Поступил приказ построиться во дворе.
— Вот оно, — угрюмо пробормотал Хайде. — Что я вам говорил?
Сидевший рядом со мной Грегор потел от страха.
— Как думаешь, что нужно этим скотам?
— Откуда мне знать, черт возьми? — резко ответил я, придя от страха в раздражение.
Гестаповцы пошли в опустевшую столовую. Восемь человек были в привычных кожаных пальто и широкополых шляпах, ставших чуть ли не форменными. Они с важным видом расположились на помосте в конце зала — расселись на стульях под ярко раскрашенными коронами, все еще висевшими на стенах после празднества «Kraft durch Freude»[146], состоявшегося три дня назад.
