Ограбить пять банков и умереть
А потом всегда наступает утро, когда нужно встать омерзительно рано и пойти ограбить пять банков в Монпелье. Возможно, ярче всего меня характеризует то, что в этом начинании больше всего раздражала необходимость рано вставать. Я смутно рассчитывал: авось Юбер забудет про выработанный план, авось его захлестнет какое-нибудь новое увлечение или хобби – но, увы, он ничего не забыл. Газеты объявили, что мы собираемся это сделать, нам оставалось лишь собраться – и совершить сие.
Я согласился на очередное ограбление главным образом потому, что больше мне ничего не предлагали.
День начался с того, что выстрелом из пистолета я выбил кусок мыла у Юбера из рук: с трех с лишним метров – и через закрытую дверь ванной. Весьма неплохо для стрелка, если бы только я и впрямь пытался меткой пулей выбить мыло из рук напарника, а не копался в сумке в поисках расчески, чтобы слегка облагородить с ее помощью выданный мне Юбером парик.
– Ты страшный человек, профессор. Полиции ты явно не по зубам. Поражаюсь, почему они еще не расписались в своем бессилии, – покачал головой Юпп.
Хорошенькое начало дня. Так сказать, предзнаменование, вот только чего – того, что Фортуна покуда не покажет нам задницу, или же того, что нас ждет неизбежное фиаско. Делайте ваши ставки, господа.
– А я-то думал, ты покончил с насилием, – вырвалось у меня.
– Я-то покончил. Но тот, кто продавал эту штуку, – он полагал, мне будет приятнее получить пистолет, уже снаряженный для ограбления.
Мы сели в поезд, нагруженные огромными кофрами, в которых лежала масса добра, позволяющего быстро сменить облик (этого реквизита с лихвой хватило бы на постановку всех пьес Жами разом), а также клеткой с Фалесом (модель, предназначенная для перевозки кошек и собак мелких пород). Фалес вызвал у нескольких пожилых дам оторопь, переходящую в визг, – старушки ожидали увидеть в кошачьей клетке существо несколько более крупное и мохнатное и вообще более похожее на кошку. «Можете его погладить. Он добрый и дружелюбный», – отважно предлагал им Юбер.
На самом деле Юпп был немного не в форме. Накануне вечером по телевизору выступал Корсиканец: отвечал на вопросы телезрителей, заинтригованных серией предстоящих ограблений. «Я не авгур и скажу прямо: если эти джентльмены посмеют завтра высунуть нос, их карьере будет положен конец».
Юпп словно с цепи сорвался, услышав подобное бахвальство, – и не только из-за апломба нашего приятеля Корсиканца (который, показалось мне, и впрямь поседел), но и из-за его лексики.
– Авгур? Авгур, предсказывающий конец карьере, – интересно чьей?! Клянусь, он даже не способен толком написать это слово! Нет, подумать только! Все, хватит откладывать, завтра же купим толстенный словарь. На досуге ты мне выпишешь слова позабористей, чтоб сразу было ясно, с кем они имеют дело.
От Юпповых осведомителей мы узнали, что марсельская полиция переведена на режим усиленного патрулирования. Готовясь к нашему показательному ограблению, Юпп заплатил паре приятелей (одному из них заради такого дела пришлось побриться наголо и выучить несколько фраз на английском), дабы они изображали из себя Банду Философов, вызывающе подозрительно околачиваясь подле городских банков, сея тем самым дезинформацию и создавая нам прикрытие.
Надо сказать, в те мгновения, когда Юпп думал, что я на него не гляжу, выглядел он не ахти. Помимо зиккуратов поддельных удостоверений, гор оружия, тюков костюмов и одежды, в нашем багаже все больше места стали занимать россыпи склянок с таблетками: всякие зидоведины и феназепамы.
Мы сняли номер в гостинице в самом центре Монпелье.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты считал: вся концептуальная часть нашей работы ложится на твои плечи, проф. Сегодня организацией «отходной» трапезы займусь я – идет?
С крысой вышла небольшая заминка. Накануне мы с Юппом обсуждали метампсихоз, переселение душ, отследив всю цепочку, от Пифагора до Жерара.
– Мой дорогой сэр, – тоном, не терпящим возражения, обратился Юпп к портье, с крайним неудовольствием рассматривающему Фалеса и уже почти готовому... – Во-первых, – продолжал Юпп, – в этой стране мы отнюдь не туристы. Во-вторых, перед вами вовсе не крыса, а очередное воплощение духовного гуру миллионов индусов – глава секты, название которой я не буду произносить здесь, ибо все равно вам вряд ли когда-либо придется столкнуться с ее представителями. Что касается нас – перед нами стоит задача доставить его назад на родину, туда, где его истинное место и где он должен выступить с изложением некоторых доктрин своего учения.
Нельзя сказать, что вспышка Юбера растопила лед недоверия, однако небольшую полынью свободы нам все же обеспечила.
Войдя в номер, Юпп вдруг усмехнулся:
– Мне тут пришло в голову – на самом-то деле мы не знаем, – а вдруг Фалес и вправду является инкарнацией какого-нибудь святого?
– Будь он и вправду каким-нибудь гуру или по крайней мере гуру, который хочет нам что-нибудь поведать, он бы сейчас выбивал свои откровения азбукой Морзе на прутьях клетки...
Банки
Порождения привычки, порождения ностальгии. Мы начали с исходной точки. Вернулись к истокам – и ограбили банк Жослин. К моему облегчению, Жослин на работе не оказалось: то ли у нее был выходной, то ли она куда-то отъехала. В этот день я все предоставил решать Юппу (избрав, так сказать, покорность судьбе, дарующую отдохновение). Юпп же почему-то был уверен, что наш визит должен доставить Жослин удовольствие. «Ты же знаешь, женщинам внимание всегда льстит...»
В банк мы вошли, нацепив карнавальные маски. Маски Ницше.
Юппов приятель – кутюрье, с весьма своеобразной клиентурой – когда-то приобрел их по случаю. Остановив выбор на Ницше, я уповал на то, что он – один из немногие философов, которые широкой публике известны, а маску его сделать легче легкого, главное, чтобы усы были покустистее. Для нашей братии, философов, узнаваемость – штука крайне важная; яркая черта – облика ли, биографии – значит почти столько же, как броская фраза. Диоген – бочка; Сократ – цикута; Аквинат – толстяк; Кант – неописуемое занудство. Привлечь внимание публики нужно сразу – потом это уже бесполезно. Вот почему иные западают на Ницше – ни у кого больше нет таких кустистых усов. У масок были глаза навыкате, с черными точками зрачков; если вы возьмете на себя труд бегло просмотреть портреты философов, вы обнаружите, что у многих из них лишь невыразительные белки; таких настораживающе много – с вызывающе пустыми белками глаз.
Перед налетом было решено провести инструктаж.
– Итак, – поинтересовался Юпп, – что можно сказать о Ницше?
– Ницше любил скрываться за маской. Быстрота, с которой он менял маски, обличает в нем истинного виртуоза своего дела. Что еще? Ну, если ты хочешь что-нибудь более пространное... Можно поразмыслить над проблемой, имеет ли знание хоть какую-нибудь цену...
– Отлично. Однако мне нужно кое-что еще: я не могу появиться в банке просто так. Надо же что-нибудь сказать. Пару мудреных слов...
