И прощая.
Анджей
…Прощаясь. Теперь, кажется, навсегда.
Она уходила, едва касаясь легкими ногами земли. В белом платье, похожем на облако.
Девочка с темными тревожными глазами.
Его жизнь.
Сначала Анджей пытался высадить дверь. Шаг, два, три — удар плечом со всей силы. Дверь вздрагивала, но стояла. Крепкая дверь, сам прилаживал. Неудобно вывернутые плечи скоро заныли.
Руки были связаны накрепко. Держал Янош, шумно дыша в ухо: «Не мешал бы ты нам, Анджейка… Не мешал…»; а вязал, конечно, он, рыжий лис… Братец, маменькин любимчик. Пытаясь вырваться из железной хватки Яноша, Анджей невпопад припомнил несчастного кота, распятого братцем на колесе много лет назад… Натренировался братец…
Анджей устал. Привалился спиной к двери, переводя дыхание. «Как вы могли так со мной… Как…» Припомнил ускользающее в темноту виноватое дядькино лицо; липкое прикосновение пальцев брата, затягивающих тугие узлы на Анджеевых запястьях… «Как вы могли…» Обида раздирала горло, жгла глаза. Хотелось кричать, плакать, бессмысленно биться в эту клятую дверь, которую заперли его родные, соседи, приятели по детским играм. Заставляя себя молчать, Анджей давился этим беззвучным криком, плачем, отчаянием.
Заступив разъяренному Яношу дорогу, Анджей был готов к драке. Битве один на один, как было принято у них с пацанами раньше, когда двое не могли сговориться, кто из них прав. К драке — только сейчас не до первой крови или признания победы. До смерти. Своей — или Яноша. Он был даже готов к тому, что гибель Яноша не остановит толпу. И Анджея все равно убьют — сметут, затопчут. В ярости, в ослеплении, в гневе.
Но чтобы вот так… Просто заломать руки и связать… Чтобы братец вязал, маменька — смотрела… Хорошо — не подбадривала… И все остальные — смотрели. Дядька, Михал, Снежанка…
А потом Анджей почуял запах дыма. Принюхиваясь, вдохнул поглубже. Закашлялся.
— Эй, мужики! — неуверенно позвал он через дверь: — Э! Вы чего!?
От двери полыхнуло жаром.
Он бился в дверь, не обращая внимания на боль в вывернутых плечах. Колотил ногами, скреб дерево ногтями. Кричал. Потом вспомнил про молот. Кашляя, смаргивая слезы, потащился вслепую к инструментам. Запястья одеревенели, распухли, не слушались. Размахнуться руками за спиной было невозможно, молот выскальзывал. Выскользнул. Ухнул возле самых ног. Поднять уже не было сил. Дым забивал ноздри, горло, глаза. Кашляя, Анджей согнулся пополам. Голова кружилась. Каждый вдох был как кусок репейника, застрявший в глотке. Не проглотить и не выплюнуть. Упираясь спиной в дверь, Анджей сполз на пол. Закрыл глаза, измученные дымом.
Она уходила. Так, как всегда уходила от него. За невозможно высокой решеткой панского сада — девочка в платье, похожем на облако.
Его жизнь.
Уходила.
И все, что он мог — смотреть ей вслед…
— Вставай, — всхлип, плач, молитва: — Вставай, пожалуйста…
Дрожащие пальцы бродят по лицу. Трогают веки. Будят боль. Разжигают уже почти потухшее пламя. «Не нужно, — попросил он. — Не нужно». Так хорошо — ничего не чувствовать. Не дышать опаленным горлом, не шевелить пылающими огнем веками, не разлеплять спекшиеся кровавой коркой губы.
— Ты думаешь, я тебя оставлю? Я?! Тебя?! Мы уйдем вместе. Или останемся — вместе. Слышишь?! Вставай!
«Я не могу. Я умер», — хотел сказать он, но не сумел. Губы только дрогнули, запекшаяся рана рта порвалась и вспыхнула адовой болью. В один миг Анджей опять почувствовал свое тело — тонкую обожженную кожу, натянутую на раскаленные угли. Огонь изнутри рвался к тому огню, который все еще полыхал снаружи. Анджей был просто тонкой кожей — между огнем и огнем. Кожа ломалась, скручивалась в пепел, истекала кровью. Хотела уже догореть совсем, перестать мучиться, корчиться в агонии. Между огнем и огнем.
«Я не могу. Я умер».
— Вставай.
Она вернулась. Девочка в платье-облаке. Его жизнь.
Вернулась — за ним.
— Иду. Сейчас, — отозвался Анджей. Кинжальная рана опять вспыхнула на дрогнувших губах, так и не произнесших ни звука.
Встать было невозможно.
Анджей вставал.
Отталкивал от себя колючую землю обожженными ладонями, локтями, коленями. Отталкивал, а она не хотела отпускать. И рука девочки в белом платье, вцепившаяся в Анджеево плечо, тоже не хотела отпускать. Такая маленькая, слабая рука. И — такая сильная.
Так они и тянули Анджея в разные стороны. Земля и девочка. Смерть и жизнь.
А потом смерть сдалась. Отступила. Выпустила Анджеевы запястья из своих черных тугих клешней. Куда ей одной против двоих — Анджея и девочки в белом платье. Его любви, его веры, его жизни.
— Ты думал, я тебя оставлю? Я? Тебя?!
Марго (13). Сентябрь
— Ты думал, я тебя оставлю?
Марго задыхалась, теряя дыхание. Анджей тяжело наваливался на ее плечо при каждом шаге. Но она продолжала говорить. Только бы он слушал ее. Только бы опять не ускользнул в ту черноту, пахнущую гарью и смертью, из которой Марго еле вытащила его.
— Ты иди. Вот так. Хорошо. Еще шаг. Ты, пожалуйста, только иди.
Волк, не подпускавший к себе ни одного человека, кроме Марго, безропотно подставил холку под тяжелую ладонь Анджея. Тот было заколебался, но потом, покачнувшись, вцепился дрожащими пальцами в густую шерсть зверя. Так они и шли — Марго, Анджей и волк. Шаг, еще шаг. От угасающего зарева, от гудящей толпы, от звонкого крика пана Владислава, пока еще сдерживающего эту толпу.
— Мы успеем. Успеем, — бормотала Марго. Себе? Анджею? Небу, смотрящему сверху хмуро и недоверчиво?
— Она научила меня смотреть… А я… Я чуть было все не проглядела… Это был мой костер там, понимаешь? Это вместо меня — ты… Она говорила: «Даже если все знаешь заранее, ничего нельзя изменить». Но иногда — можно. Понимаешь, иногда — можно…
Дышать было больно. Марго чувствовала, как воздух царапает обожженное горло Анджея, комком репейника ворочается в груди. Как горит обожженная кожа — будто огонь еще пылает, изнутри и снаружи, скручивая тонкую кожу в шипящий от боли пепел. Как подламываются слабые, непослушные ноги. Анджей должен был уже умереть от этой боли. Только смерть, разделенная на двоих — уже не смерть. Тяжесть, придавливающая к земле. Боль, раздирающая горло. Дыхание, похожее на огонь. Но не смерть. То, что можно выдержать. Трудно — но можно.
…Иногда — можно… Вырваться из заколдованной обреченности своих снов. Обогнать небо. Обогнать замешкавшуюся судьбу. Иногда — можно. Когда у тебя два сердца, два дыхания. Можно. Успеть.
А когда Марго совсем устала и покачнулась от тяжести, пригибающей ее к земле, волк подставил свой загривок под дрожащую ладонь Анджея. И хрипло вдохнул — боль, сжигающую горло и легкие. Смерть, разделенная на троих, уже не смерть. Боль, разделенная на троих…
