– Что-то не то, приятель? Как полагаешь?
Билли свирепо скорчил и без того разбойную рожу: «Точняк! Что-то не то!».
* * *
Приморское шоссе струилось вдоль побережья – в полном соответствии со своим наименованием. По сторонам пробегали идиллические сосновые перелески, густые заросли шиповника, мелькали придорожные ресторанчики, маняще дымились мангалы. Казалось, в мире отменена всяческая работа, служебная деятельность запрещена Уголовным кодеком, и человечеству директивно предписано тотальное отдохновение души.
– Ещё метров двести – и слева будет автостоянка, – инструктировал Викинг подполковника, управляющегося за рулем «Лады». – Не промахнётесь: там за забором прорва яхт, слепой увидит!
Яхт и впрямь оказалась «прорва», их мачты грозно целились в каверзное балтийское небо, от которого вечно жди неприятностей.
– А вот и царство боцмана Мордальона! – улыбнулся Платонов, вылезая из салона. И устремился к зелёным воротам.
На обширных пространствах яхт-клуба теснились бухты канатов, просушивались паруса. Голый по пояс парнишка окунал палку в чёрный кипящий вар и смолил перевёрнутое днище шлюпки. По-хозяйски проследовав мимо всего этого хозяйства, Викинг подошёл к крыльцу одноэтажного домика и ввалился внутрь.
Внутри за конторкой восседал квадратный мужичище с обильными запорожскими усами – гуталинно-чёрными, словно их тоже надёжно просмолили. Усы на его голове представляли единственный вид растительности, а далее шла сплошь голая сфера – биллиардный шар с острыми глазками, прожигавшими тебя насквозь. Упакован квадрат был в гавайскую рубаху навыпуск, испещрённую пальмами, мартышками и длинноногими красотками в бикини. Поверх гавайки зачем-то болтался галстук: синий штурвал на красном поле.
– Здоров, Парфёныч! Держи клешню! – протянул руку Викинг.
И Роджер изумлённо увидел, как Платоновская «лопата» утонула в лапище красногалстучного Парфёныча.
Обе Парфёнычевы «клешни» – вплоть до могутных плеч – были изукрашены наколками вполне раскрепощённого свойства. По мере того, как бугристые боцманские мышцы напрягались и расслаблялись, полногрудые лиловые девицы на них выделывали очень даже не слабые телодвижения.
– Это тебе, старый морской краб! – профессор шлёпнул на конторку бутыль с чёрной этикеткой. – Джин «Капитанский».
– Так мне, стал быть дело, не по рангу! – проскрипел, хитровато сощурясь, морской краб. – Я ж тебе не кэп, не чиф какой, а простой боцманюга!
– Ну, извини, Ардальон Парфёныч! – сокрушенно вздохнул Платонов. – «Боцманский» джин, видно, весь разобрали. Ладно, принимай смиренно дары волхвов да гони ключик! Пойду в закрома – как там красавица моя поживает?
– Поживает! – скрипнул успокоительно квадрат. – Что с ней станется – под моим-то приглядом? Вот тебе, профессор, ключик твой золотой.
– Профессор! – окликнул Парфёныч удаляющуюся Платоновскую спину. – А этот (кивок на Роджера), стал быть дело, – с тобой, что ль?
– Со мной, со мной! – удостоверил профессор. – Этот теперь – всегда со мной…
И ухмыльнулся «этому»:
– Бдителен наш Ардальон-Мордальон – почище, чем у вас «в органах»!
Через пять минут Платонов любовно оглаживал рукой голубой свежевыкрашенный борт:
– Вот она, моя «шхуна», красавица-раскрасавица!
Далее шло по обещанной Платоновым программе:
море, солнце, соленые брызги от порхающих вёсел. И белые чайки над волной, и зеленые сосны вдоль песчаного берега.
Там, на далёком уже берегу, счастливые мореплаватели, оставили все свои проблемы и болячки, ультиматумы президенту и приказы президента. И теперь говорили о морях и книгах, дурачились, ходили на головах: ни дать, ни взять – пацаны, сбежавшие с контрольной. Викинг совсем уже разошёлся и выдал варварскую песенку из времен туманной юности:
Солнце поднималось над поляной,
Ты сидела под сосной (вон той!)
И мою разорванную шкуру
Зашивала каменной иглой…
Но, исполнив означенный шедевр, неожиданно смутился, посерьёзнел и «вернулся к своим баранам». Сопел сердито:
– Человечество-огуречество! Да оно на 99 процентов мыслит пищеварительным трактом. Ходячие желудки!
– Вы максималист и брюзга, – констатировал Роджер. – И к человечеству цепляетесь, как теща из анекдота – к своему зятю. Уж не знаю, чего вы хотите: птичьего молока, что ли?
Всё так же ворчливо Платонов поправил:
– Ну, если из анекдота, то скорей – как зять к теще. А хочу я… – Он вдруг просветлел ликом, улыбнулся по-мальчишески. – Хочу по радуге пройтись. Вот хотя бы на пару с вами!
– Это как же? – не понял подполковник.
– Да мечта у меня была лет с пяти: вырасту взрослым – и научусь гулять по радуге. Чтобы – через всё небо! Мне казалось, за радугой прячется какой-то особенный мир: добрый, праздничный. И жутко хотелось – хотя бы глазком заглянуть: что там, по другую сторону радуги?
– Интересная мечта! – хмыкнул Роджер («А Викинг-то у нас – романтик!»).
– Не знаю, интересная или нет, а только крепко во мне сидела. Потом уж подрос и понял: не может Человек – Два Уха по радуге гулять. Тяжёл больно. И не оттого, что жрёт много, а оттого, что душа у него тяжкая.
– Как рюкзак у туриста?
– Во-во – как рюкзак. И набит тот рюкзак грехами нашими, злобностью да завистью. С такой душой не воспаришь, с ней только ползать можно – пресмыкаться.
– А, ну понятно! – кивнул Ледогоров. – Опять у вас человечество ни к черту не годится. Один профессор Платонов – белый и пушистый!
– Профессор Платонов – такой же, как все. А человечество-огуречество рано или поздно всё равно к этому придёт. И очистится душой. Правнуки наших правнуков ещё нагуляются по радуге, как мы – по Невскому!
В глубине души Платонов верил: где-то существуют иные пространства, подчинённые совсем другим законам, и время там течёт тоже по-другому. И там, в этих пространствах, он встретит Глеба и восьмилетнего Саньку Мигалкина, и все они будут жить бесконечно и сообща отыщут град Китеж. А потом к ним прикатит хищноносый пират Роджер Ледогоров, и им с Роджером не придётся убивать друг друга. Потому что там не будет ни президентов, ни ультиматумов, ни бомб. И ни одна неразумная рука не прихлопнет сдуру даже мотылька: в тех пространствах нет убийства, а жизнь – священна и вечна.
Каким же сволочным ветром занесло их в нынешнюю искривленную реальность – такую неправильную и несвободную?
Профессор греб легко, напористо, а ветер с Балтики играл его гривой. Волосы то и дело падали на глаза – и казалось, что белоснежная чайка, сложив крылья, пикирует на чёрную. Но Викинг отбрасывал разметавшиеся вихры – и белая чайка снова парила легко и безмятежно.
Доска объявлений
