По мере того как они продвигались на север, пейзаж постепенно менялся. Бамбуковые рощи остались позади, горные хребты становились все выше, их цепи были прорезаны бурными реками. Когда Мэй впервые увидела бешеную реку, стесненную со всех сторон выступами скал, островками и порогами, у нее перехватило дыхание. От с грохотом несущейся по камням, вспененной воды веяло холодом, ее шум заглушал любые звуки, кроме разве что пронзительного детского плача.
Однажды Мэй увидела, как одна из женщин пытается успокоить раскричавшегося ребенка. Полная злобы, она трясла его так, что, казалось, будто у того вот-вот отвалится голова.
— Как мне надоел этот мальчишка! Орет и днем, и ночью!
— Наверное, он голодный? — сказала Мэй.
— Может, и так, но где я возьму для него столько молока?
— Дайте его мне, — попросила Мэй, и женщина с готовностью передала ей кричащий сверток.
Крупные слезинки, дрожащие на длинных шелковистых ресницах ребенка, напоминали бриллианты, его изящно очерченный ротик кривился в раздраженном плаче.
— Где его мать? — спросила Мэй, уже зная ответ.
— У него нет матери, — ответила женщина. — Цай купил его по дешевке в Кантоне, только не знаю, зачем.
— Понятное дело, — вмешалась другая, — не ему кормить ребенка и ухаживать за ним! Пока этот младенец начнет приносить деньги, он высосет из нас все жилы!
— Давайте я его накормлю.
Мэй оставила мальчика у себя, решив заботиться о нем во время путешествия. Ему наверняка было столько же месяцев, сколько ее сыну, хотя он выглядел истощенным и хилым. Жалость к несчастному брошенному существу была так велика, что однажды Мэй сказала Куну:
— Быть может, купим мальчика у этих людей?
Он горестно покачал головой.
— Ты сошла с ума! Наша жизнь висит на волоске, разве мы в состоянии взвалить на себя заботы о чужом ребенке?
— Он не чужой, он ничей, — вздохнула она, но не стала спорить.
Однажды вечером, когда они все вместе сидели у большого костра, Цай сказал, небрежно кивнув на ребенка, который мирно спал на руках у Мэй вместе с ее собственным сыном:
— Я надеялся, что это парень принесет нам немало лянов, но, сдается, все напрасно!
— О чем ты? Ведь это всего лишь сирота?
— Это не просто сирота, — загадочно произнес Цай и бросил одной из женщин: — Принеси тряпки!
Кто-то заботливо выстирал ткань, и хотя кое-где на ней зияли прорехи, она заструилась лучистым потоком, золотая вышивка заблестела в пламени костра, ослепляя взор.
Кун взял материю в руки, ощутил ласку родного тепла, и ему почудилось, будто это кусочек солнца, внезапно озаривший его жизнь.
— Где ты взял этого ребенка?!
— Купил на базаре в Кантоне у каких-то стариков. Они сказали, что рыбаки нашли мальчика в лодке. Он был завернут в эти тряпки, и я решил, что его родители были богаты, а значит…
— Это мой сын!
По его лицу текли слезы, и хотя многие подумали, что это вызвано едким дымом костра, Цай обо всем догадался.
— Так ты… Я должен был понять раньше, — сказал он и надолго замолчал, а потом обронил: — Я продам тебе ребенка, но ты должен уйти. Мы бедные бесправные люди, и это слишком опасно для нас.
— Я понимаю.
Все это время Мэй сидела едва дыша, прижав к себе теплое тельце внезапно воскресшего сына Сугар. Кун ничего не сказал, лишь протянул к ней руки, и она улыбнулась сквозь слезы.
— Теперь мы точно знаем, кто из них Айсин, а кто — Ан.
Так Кун и Мэй вновь оказались одни на дороге, более уязвимые, чем прежде, хотя и вдвойне счастливые.
Туман над высоченными горами напоминал медленно плывущий по небу дым, сосны тянулись вверх, как огромные стрелы. Иногда вдали виднелась россыпь лачуг, но постепенно деревень попадалось все меньше и меньше.
Кун стремился уйти в малонаселенные области гор, туда, куда не протянулись сети всеобщего надзора: только в таких местах они смогли бы укрыться.
Хотя они взяли с собой довольно много еды, запасы быстро подошли к концу. И Кун, и Мэй, и мальчики измучились и устали. Дети капризничали, ноги взрослых были сбиты в кровь, руки и лица и тех и других искусаны насекомыми.
Дорога становилась все уже, она то поднималась вверх, то резко спускалась в глубокое ущелье, на дне которого текла река. Тропа все больше зарастала папоротником и травой, земля вокруг постепенно принимала первозданный вид, и теперь путникам грозила опасность заблудиться и погибнуть от голода или от зубов хищных зверей.
Они шли по лесу, окутанному туманом так густо, что были видны только черные стволы, а кроны деревьев исчезали в дымчатом мареве. Под ногами мягко пружинила сеть из травы, мха и переплетенных корней. Кун понятия не имел, как отсюда выбраться. Тропа давно исчезла; они очутились в дикой местности, где не было ни души.
Он остановился, чтобы вытереть пот со лба, как вдруг заметил человека, который шел навстречу, и замер, невольно задавая себе вопрос, не порождение ли он тумана, стелившегося по траве и обвивавшего стволы подобно призрачным змеям.
Человек тоже остановился и с удивлением смотрел на путников из-под широкополой шляпы. Он был одет в широкую куртку, мешковатые штаны, передник из промасленной ткани и держал в руках посох и топор.
— Послушайте! — Кун почувствовал, что в горле пересохло. — Мы заблудились и обессилели. Если поблизости есть жилье, отведите нас туда.
Человек ничего не сказал, лишь повернулся и зашагал обратно. Приняв это за согласие, Кун и Мэй побрели следом.
Он привел их на небольшую поляну, где стояло несколько хижин. Навстречу вышел мужчина, судя по виду — главный. Окинув путников внимательным взглядом, он позвал их за собой.
В хижине пахло какими-то травами, землей и дымом. С потолка на веревках свешивались пучки корней и шкурки маленьких зверьков.
Мужчина протянул Куну чашку с горьковатым, но свежим настоем, а когда тот напился, присел перед ним на корточки и сказал:
— Меня зовут И-фу, я здесь старший и хочу знать, как вы здесь очутились и что вам нужно. Лучше скажи правду: люди с нечистой душой у нас не задерживаются.
Кун был так измучен, что рассказал все без утайки.
— Хорошо, что во всем признался, — одобрил старший. — Рано или поздно правда все равно выплыла бы наружу.
— А кто вы? — в свою очередь спросил Кун.
— Искатели банчуя[16], корня жизни.
— Нам надо где-то спрятаться, — сказал Кун.
— Лес — надежное убежище. Мы вас не выдадим. В ближайшую деревню не ходите, там есть староста и жадные люди. Оставайтесь здесь. Дети не помеха, а вот женщина — это плохо. Если она дотронется до инструментов, с помощью которых мы ищем корень, они придут в негодность.
