– Вы аккуратно обращаться "кадиллак", пжалста?
Дэвид кивнул. Он обещает.
Сестра Хильда не осталась на заднем сиденье. Она пересела на переднее, рядом с ним. Пока Дэвид проезжал мимо солдата, она сделалась совсем серьезной. Было похоже, что его клюет большая черная ворона.
– Вы дали обеты. Вы отдали свое целомудрие Богу, но вы пали. Это не важно. Если вы покаетесь, вы обновите свои обеты.
Дэвид вел машину вдоль линии холма над новой развязкой, как раз недалеко от того места, где они с Софией следили за Бродецким с его контрабандными яйцами. Когда они поравнялись со следующим КПП, на старой Зеленой линии, он держал в руке свой новый израильский паспорт. Солдат, взглянув на обложку, отдал честь и сказал:
– Шалом.
Он махнул вперед рукой, не поинтересовавшись, куда Дэвид везет монахиню.
Дэвид планировал выбросить сестру Хильду где-нибудь в лесу на территории Израиля. Та, похоже, пока не подозревала о его зловещих намерениях. Он надеялся, что ему не придется прибегать к чрезмерному насилию. Дэвид припарковал "кадиллак" на полянке для пикников, почти раздвинув носом машины небольшие деревца на краю. Затем, хлопнув дверцей, вышел из машины, предоставив монахине самой решать, стоит ли ей следовать за ним. Шагая по поляне, он запел. Поскольку гимнов Дэвид не знал, он запел "My Sweet Lord", Джорджа Харрисона[52].
Дэвиду всегда нравилось добавлять немного элвисовской реверберации в голос, когда он пел. Ему казалось, что таким образом он страхуется от того, чтобы его пение не звучало смешно, у него есть голос, черт возьми. Да, у него прекрасный голос, надо только чуть-чуть напрячься. Дойдя до "Hare Krishna, Hare Rama", Дэвид уже и сам не был уверен, он ли производит все эти сладостные звуки, или они просто аккумулируются из воздуха. Он шел среди сосен и пел, и голос его был таким же естественным и сильным, как хвойный аромат, царивший в лесу. Он просто вдыхал и выдыхал этот благоуханный тенистый полумрак. В конце концов Дэвид понял, что надо где-то остановиться и успокоиться. Он вспомнил, что главный трюк контрабандиста наркотиками – это спокойствие. Скажи безумию "гуд-бай", и оно уйдет туда, откуда пришло. И ты снова дома, вот он ты. Он сел у подножия большого старого дерева и достал из кармана один из готовых косяков. "My Sweet Lord". Тут между деревьев нарисовалась сестра Хильда.
– Вы курите, сестра? – спросил он ее.
Она затрясла головой.
– Хотите попробовать?
Она не могла говорить, ее трясло. Дэвид взорвал косяк, сделал глубокую затяжку. Выдохнув хорошую порцию дыма, он протянул ей косяк и сказал:
– Прошу вас, ради меня...
Она робко протянула руку. Он аккуратно вставил дымящийся косяк в ее толстые пальцы. Она сделала затяжку и тут же закашлялась. Дэвид кивнул ей, предлагая попробовать еще раз.
Она снова затянулась, теперь уже стараясь вдыхать дым не так резко.
– Я должен кое в чем вам признаться, сестра. По поводу моего священства. Имеет право монахиня принять исповедь у священника в случае если он не настоящий священник? Мне кажется, я где-то читал, что да.
Сестра Хильда смотрела на него чистым взглядом. Она по-прежнему сжимала меж пальцев дымящийся косяк, но не курила. Ее лицо приобрело какой-то зеленоватый оттенок, хотя, возможно, то было просто отражение от деревьев на ее бледной коже.
– Я хочу признаться, что никогда не был священником. Все это недоразумение. Но самое смешное, что началось это все с исповеди. – Тут он почувствовал, что надо рассказать предысторию. Например так: "Когда-то, давным-давно, маленькая девочка бежала по прекрасному саду. Она была очень печальна".
И вдруг он увидел все как наяву. Маленькая София хватается своими ручонками за его рясу. Ее личико искажено страданием, по нему струятся слезы, и она просит принять ее исповедь. Чем больше он пытался от нее отделаться, тем сильнее она впивалась в его облачение. Она не отпускала его. Ему пришлось смириться и выслушать ее. Они прошли уже половину сада, а она все повторяла, что согрешила. И он сказал:
– Хорошо, продолжай, дитя.
Она поведала ему, что потеряла своего отца. Он смотрел не отрываясь на ее покрасневшее, как слива, лицо и на расходящиеся по нему тысячи складочек, в каждой из которых скрывались слезы. При виде такого расстройства он даже засомневался, не ослышался ли. Потеряла отца? Вроде не повод для исповеди священнику. Вокруг было полно полицейских, к которым она могла обратиться за помощью. Вот они, прямо перед ними, Дэвид видел, как они подтягиваются к воротам парка и устраивают кордон.
Да, София сказала, что не потеряла, а бросила своего отца. Теперь-то он вспомнил. Она сказала, что отец ее слишком доверчив и считает ее ангелочком, хотя это совсем не так.
Дэвид склонил голову и повернул в обратную сторону подальше от ворот. Не стоило светиться перед полицейскими. София повернула за ним, намотав его рясу на кулак, чтобы он не смылся. Но ему и так было некуда деваться. У других ворот, что на Карлос-плейс, уже окопались полицейские. Ему оставалось лишь озираться вокруг в поисках хоть какого-то выхода. Справа между церковью и прилегающим к ней кварталом особняков протянулась узенькая аллейка на Фарм-стрит. Но, едва свернув на нее, он тут же заметил оранжево-бело-голубой окрас полицейской машины.
Тогда он сказал:
– Давай присядем на лавочку.
Он поинтересовался, где ее мама, на что девочка только захлюпала и замотала головой. Она не могла смотреть ей в глаза после того, что натворила.
Дэвид все продолжал прокручивать шансы. У него даже мелькнуло, не взять ли девчонку в заложницы, но он тут же прогнал эту дурацкую мысль. Одна надежда, что, может, удастся отвлечь на нее полицейских. Он велел ей рассказать все сначала. Но поскольку слова с грехом пополам просачивались сквозь слезы, пришлось попросить ее говорить покороче. Все-таки исповедь, а не пикник на обочине. Постепенно до Дэвида стало доходить, почему София начала издалека, с самого своего рождения. Она поведала ему, что когда родилась, отец ее сидел в тюрьме и там с ним так жестоко обращались, что он уж и не чаял когда-нибудь увидеть свою дочь. А теперь что? Нет, вы только посмотрите, только взгляните на эту мерзавку!
Дэвид положил руку Софии на плечо и заверил, что никакая она не мерзавка, а даже наоборот, очень приятная молодая леди, и папочка ее наверняка того же мнения. Во всяком случае, если она сейчас же побежит домой, то увидит, как он ждет не дождется, чтобы сказать ей об этом.
Но тут София еще пуще разрыдалась. Отца ее дома не было. Его арестовали. А она стояла в дальнем конце улицы и все видела – как приехала полиция и как его забрали. Дэвид спросил, где все это произошло, наверное, где-то поблизости. Она назвала Сэлфриджес. Тогда Дэвид решил, что папашу загребли за шоп-лифтинг, но тут же догадался, что украла наверняка сама София, а отец лишь прикрыл ее.
