– Как они позаботились о том парне из полицейского участка в Вифлееме? – Тони фыркнул.
– Да, а почему бы и нет? С ним все в порядке, он где-то на побережье.
– А ты слышал, как они вытащили его из тюрьмы? – Тони сделал паузу, Дэвид явно не знал. – Его сын погиб в автомобильной аварии где-то под Тель-Авивом. Палестинские полицейские разрешили ему присутствовать на похоронах. Оттуда его и выкрали израильтяне, с похорон его единственного сына.
Дэвид ужаснулся.
– Может, сын все-таки остался жив?
– Все так подумали. Вот почему полицейские сделали эксгумацию. Установили, что это действительно его сын. Единственное, в чем вопрос, была ли катастрофа случайной. И если нет, то кто ее подстроил?
Это начинало напоминать пародию на "Обезьянью лапу"[51]– в какую сторону ни повернешься, обязательно на что-нибудь наткнешься. Дэвид ни в чем не был уверен, уж больно здешняя жизнь хитра для простого парня. Единственное, что он мог, так это просто расслабиться – его карман был набит закрученными косяками.
Тут прибыл другой механик Тони, на белом "кадиллаке", украшенном лентами и цветами. Механик вылез из машины, он тоже был одет для свадьбы – в парадный серый костюм. Тони поднялся и, сказав "секундочку", направился в свой офис.
"Кадиллак" приехал из Восточного Иерусалима. Тони одолжил его у одного из своих партнеров по бизнесу. Дэвид не был специалистом по "кадиллакам", чтобы определить возраст машины, но выглядел "кадиллак" совсем неплохо, разве заваливался слегка направо, хотя – может – это из-за неровного асфальта у Тони на дворе. Дэвид подошел и кивнул водителю. Тони вышел из офиса с серым кепи в руке. Он надел его на голову водителя и сказал:
– Ну вот, теперь все выглядит достаточно правдоподобно.
Дэвид должен был отметить, что Тони действительно постарался ради этой свадьбы.
– На сей раз, по крайней мере, я могу констатировать, что у меня самый лучший шафер из всех возможных, – сказал он.
– Мой день настал, аллилуйя! – провозгласил Тони.
Они обнялись, и Дэвид сел в машину. Водителю надо было сделать несколько маневров, чтобы выехать со стоянки. Тони снаружи давал отмашку, руководя поворотами "кадиллака". Когда "кадиллак" начал подниматься на холм, ведущий к церкви в Бейт-Джале, пришлось притормозить, чтобы пропустить автобус с туристами из местной гостиницы. Дэвид смотрел в окна автобуса, пока тот проезжал мимо. Его взору, одна за другой, предстали милые старушки-христианки в не менее христианских шляпах. Любая из этих пожилых леди могла бы быть его бабушкой. Бабушка Грэнни из Пинска... Она всегда любила читать ему лекции о том, как важно быть хорошим мальчиком. Чем, возможно, и способствовала формированию у него криминального менталитета. Интересно, почему она скрывала свое еврейское происхождение? Может, его милый добрый дедушка был скрытым антисемитом? В это трудно было поверить. По опыту Дэвид знал: если ланкаширский протестант и испытывал какие-то тайные чувства к евреям, так прежде всего зависть. Какой бы примитивной они ни старались сделать свою религию, евреи всегда были на шаг позади, где-то на грани анахронизма.
Он оглянулся. Тротуар перед отелем вел к террасе, отделанной мрамором, над которой в ряд возвышались колонны. И среди этих колонн металась сестра Хильда – автобус с туристами мешал ей пробиться к "кадиллаку". Прошло еще несколько секунд, пока она подобрала свои юбки и взбежала по ступеням, ведущим от террасы мимо автобуса к "кадиллаку". Подбежав к машине, сестра Хильда принялась требовательно стучать ладонью по стеклу. Но методичные движения ее мясистой ладони не были жестом благословения, монахиня явно пыталась добиться, чтобы Дэвид опустил стекло.
– Она хочет что-то сказать, – повернулся водитель.
Еще немного, и они бы успели объехать автобус. Даже сейчас у Дэвида было искушение попросить водителя, чтобы тот подтолкнул автобус вперед. Но он знал, что уже поздно. Монахиня была здесь, и это чревато неприятностями. Придется с ней разобраться.
Он открыл дверцу. Первыми ее словами, когда она забралась в машину, были:
– Вы не можете совершить такой ужасный поступок, отец Дэвид!
– Слишком поздно. Я принял решение. – Дэвид поймал в зеркале взгляд водителя и кивнул в знак того, что можно ехать дальше.
– Нет, никогда не поздно, – настаивала сестра Хильда, – никогда! Вам надо молиться!
– Я молился. И, я думаю, Бог одобряет мое решение.
Они приближались к церкви. Перед церковными воротами выстроилась очередь из автомобилей, и полицейские из участка по соседству пытались регулировать этот поток. Водитель выехал на встречную полосу, надеясь проскочить вне очереди. Дэвид подался вперед и велел ему продолжать ехать.
– Что?
Водитель не расслышал, все заглушал голос монахини, которая уже не мямлила, как вначале, а вещала все громче и догматичней.
Дэвид повернулся к ней.
– Может, вы заткнетесь?
– Нет, отец. София Хури околдовала вас, но это не пройдет. Вспомните ваши обеты.
Она вцепилась ему в руку. Дэвид силой пытался вырваться, но это ему не удавалось, у монахини была бульдожья хватка. Он наклонился к водителю и шепнул:
– Давай прямо в сторону КПП.
– Что?
– Пожалуйста, прямо.
Похоже, водитель был не в ладах с английским. И то хорошо, может, он не понял, что сестра Хильда говорила про Софию. Дэвид махал рукой вперед: "Зона С, Зона С".
Они проехали церковь, дорога стала круче и, извиваясь, привела их к тому месту, где солдат останавливал их, когда они возвращались с концерта в университете Бир-Зейт.
– Она провоцирует вас сексуально, но секс – это ничто. Ваше целомудрие принадлежит Богу.
– Прошу вас, сестра Хильда. Секс здесь ни при чем.
– Это все, что у нее есть. Я монахиня, но не идиотка. Она уже отдалась вам, – я понимаю. Но еще не поздно покаяться в этом.
Они приближались к КПП. Дэвид положил руку на сиденье водителя.
– Останови здесь.
Когда он выпрыгнул из машины, монахиня тоже вылезла и пошла за ним. Он повернулся и сказал:
– Спокойно, я никуда не убегаю. Он открыл дверь водителя.
– Выходи. Дальше я поведу сам.
– Что?
Дэвид потянул его за плечо. Ему повезло, что парень был такой худой, он почти ничего не весил.
– Мне нужна машина. Мне нужно поговорить с монахиней.
Парень был мусульманин, он не знал, может, у христиан так полагается уединяться с монахинями перед женитьбой. Если он и выглядел растерянным, то, скорее, из-за того, что боялся расставаться с "кадиллаком".
