тайник, открыл его и поставил бокс внутрь. – Залезать туда не смей, поняла? Свое бери, мое не тронь.
Это было сказано таким тоном и сопровождалось таким взглядом, что у Инары еще долго бегали по всему телу мурашки при одном только воспоминании об этой сцене.
Назавтра Василий положил в ее сумку маленький, почти незаметный газетный сверточек и сказал:
– После работы поедешь вот по этому адресу, – он показал ей листок. – Там будет человек, ты его узнаешь сразу – невысокий, в пенсне, лысый. Зовут Моисей Моисеевич. Отдашь ему это, он тебе отдаст деньги. Молча заберешь и уйдешь. Все поняла?
Инара кивнула.
Так и началось. Несколько раз она ездила к Моисею Моисеевичу, оказавшемуся зубным техником, возила ему крошечные свертки, а взамен получала довольно крупные суммы денег, на них и жили. К ее зарплате Василий не прикасался, так и сказал – это твое, трать на себя. Но и сам не забывал тратить на нее деньги, делая подарки, которые Инара покупала себе сама – он по-прежнему старался не выходить из дома. Но у нее благодаря Диночке тоже были возможности купить то дефицитную вещь, то красивое ювелирное украшение, и Василий, не считая, выдавал ей суммы на эти приобретения.
Иногда на Василия что-то накатывало, и он, прижав Инару к себе, шептал ей на ухо:
– Зря я тебя запутал… опасно со мной, ищут меня наверняка. Но ты не бойся, я все сделаю, чтобы из-под удара тебя вывести.
Эти слова Инару пугали, но расспрашивать она не осмеливалась. Она уже давно начала догадываться, что Василий не совсем тот, кем пытается казаться. И властные нотки в голосе, и вот эти постоянные темные личности, к которым она ездила… И то, что в крошечных свертках наверняка золото, добытое незаконным путем, она поняла давно. Каждый раз Инара отчаянно боялась, что ее остановит милиционер, попросит показать сумку и найдет там этот сверточек, и тогда…
Василий, когда она ему об этом рассказала, только посмеялся:
– А чего ему тебя останавливать? Да и сумку шерстить просто так права не имеет. Не боись, Инка, все по уму.
Однажды ночью, мучимая жаждой – стояла страшная жара, даже по ночам температура воздуха опускалась не очень сильно, – Инара проснулась и не обнаружила Василия в кровати. Она встала и направилась в кухню, толкнула дверь и замерла на пороге. Василий сидел за столом, перед ним была разложена какая-то карта, и на нее он при помощи карандаша наносил пометки.
Услышав звук открывшейся двери, Василий медленно поднял голову и окинул Инару тяжелым, страшным взглядом. Ее словно к полу пригвоздило, стояла и не имела сил ни пошевелиться, ни уйти, ни даже вздохнуть.
– Чего тебе? – медленно произнес Василий, вставая, и тут Инаре сделалось совсем страшно – карандаш он сжимал в руке так, как обычно в кино держат нож убийцы перед тем, как нанести жертве удар.
– Вася… Васенька… не надо, пожалуйста… я никому… – Ноги у Инары подкосились, она рухнула на колени, ткнулась лбом в пол.
Василий опустился рядом, погладил по волосам и совершенно другим тоном прошептал:
– Да ты что, дурочка… я ж никогда… кого угодно, только не тебя… не плачь…
Она горько рыдала, уткнувшись в паркет, до тех пор, пока Василий силой не поднял ее, не усадил на колени и не произнес:
– Все, поплакала и хватит. Смотри сюда, – он ткнул пальцем в карту. – Вот тут есть река, видишь? На берегу, вот здесь, старый монастырь – он заброшен, монахов оттуда выкурили после революции, но монастырь сам остался, разрушается потихоньку. Место там глухое, запросто не доберешься. Но в деревеньке, вот тут, живет старик Григорий Кривошеин, он все тамошние места знает как свои пять пальцев. Два сына у него – Гришка да Семка. Сами они из староверов, живут замкнуто. И знает старик место хлебное… – он внимательно посмотрел на переставшую плакать Инару. – Там золота на три жизни хватит, если по уму его добывать.
– Но… это же…
– Да, это против закона. И против другого закона, пострашнее ментовского, потому что бумажку с координатами жилы этой я у одного вора в законе украл. Но если не зарываться и не жадничать, то никто ничего и не заметит. Это я к чему, Инка. Болею я, сама знаешь. Все нутро у меня в лагере отбито, сердце больное. Если я умру, хочу, чтобы тебе это досталось.
– Тебе еще сорока нет – что значит «если умру?» – похолодела Инара, уже не представлявшая, как сможет жить без него.
– Не перебивай. Так вот. Если меня не станет, постарайся придумать, как эту жилу не потерять. Найдешь в городе N у старой церкви возчика, он тебя до деревни доставит. К старику Григорию поедешь, скажешь – Король послал, отдашь вещицу одну, – он показал висевший на шее старенький крестик с одной поперечиной. – Крест не православный, Григорий его вмиг узнает, это он мне его в лагере на шею повесил, вместе мы дельце это обдумывали. В общем, если что – он тебе поможет. Только помни одно, Инка. Золото с ума сводит в два счета, становится тебе и папой, и мамой, и детьми. Надо аккуратно.
Больше к этому разговору не возвращались, карта исчезла, а деньги по-прежнему водились. Вскоре Василий заболел, слег, а Инара поняла, что беременна.
Дочь родилась через полгода после смерти Василия, зарегистрироваться они не успели, да он не особенно и стремился, хоть на словах пообещал. Инара не очень переживала по поводу рождения ребенка без отца, родных у нее не было, стыдить особо некому, а рты соседкам она заткнула бы и сама. Записав дочь в свидетельстве Васильевной, она потом объясняла, что это в память о собственном отце, но дать фамилию «Королева» не осмелилась – помнила, что Василий предупреждал о разных людях, которые хотят свести с ним счеты, а через семью это сделать намного проще.
Лариса росла, карта с обозначенным на ней местом найденной золотой жилы лежала в тайнике за картиной, а Инара все никак не могла придумать, как ею воспользоваться. Там же, в тайнике, по-прежнему стоял металлический бокс, содержимое которого после смерти Василия Инара проверила – там осталось еще несколько самородков и небольших, отлитых кустарно слитков золота. Все это очень помогло ей выжить в девяностых.
Дмитрий Панюшкин встретился ей в ресторане – сорил деньгами, «новый русский» в малиновом пиджаке. Инаре в то время уже шел сорок второй год, подрастала Лариса, Дмитрий был моложе на шесть лет, но это не стало препятствием. Он был
