Гном мелко кивнул, поднял «пушку», и тут у него за спиной загрохотали выстрелы.
Архив аудиопамяти Охотника автоматически подсказал: в спину подельнику лупят из «стечкина» единой очередью.
Заваливаясь на бок, Гном таки нажал на спуск. Чудес не бывает — дверь наружу осталась закрытой, пуля попала в стекло, в большое овальное окошко в двери. В окошке, за которым мелькал хилый лесок, пуля пробила аккуратную дырочку с паутинкой трещинок по краям. И это лучше, чем ничего.
Охотник ухватил за волосы сомлевшую от испуга девушку, мощно сработал бедрами, лишая девушку равновесия, зарычал от натуги и что было силы — а силы у него было много — ударил девичьей головой стекло с пулевой отметиной...
Змей разжал пальцы, выпустил опустошенный «стечкин». Оттолкнулся освободившейся рукой, встал, ничего не чувствуя, кроме боли, слившись с ней воедино. Вставая, Змей слышал звериный рык в тамбуре и звук страшного удара чем-то твердым о стекло, слышал и треск стекла совершенно другой тональности.
Перешагнув порожек закутка перед тамбуром, Змей услышал голос Охотника:
— Я террорист! У меня бомба! В тамбур не входить! Взорвусь!
— Эй, слышишь меня? Я — Змей. Привет, Охотник.
— Змей?!
— Он самый. — Змей вошел в тамбур. — Привет, сволочь.
— Привет, братишка. Замри и стой, где стоишь.
Змей стоял, сутулясь, уронив руки — и пустую, и с пистолетом, — стоял, широко расставив прямые ноги, а у него под ногами валялся Гном.
А Охотник стоял спиной к проему без стекла.
Охотник прикрывался погибшей от его руки проституткой. Правой рукой, кулаком, держал ее на весу за волосы. Лица у девушки не осталось. Вместо лица — кровавое месиво. Из трещины в черепе сочится и капает на пол нечто вязкое и белесое. Гранату Охотник держит в левом кулаке. Озорник ветер теребит волосы хищно улыбающегося мужчины и мертвой девушки без лица.
— Хилая у тебя бомба, Охотник.
— Еще кой-чего по карманам распихано. Сдетонирует, мало не покажется.
— Блефуешь?
Змей вспомнил счастливую семью из купе-номер 3, молодых и здоровых родителей, малыша, непонятно какого пола, и ему стало страшно за них. Почему-то именно за них, хотя бояться надо было за всех пассажиров экспресса.
— Зачем блефовать? Окстись, Змей! И одного этого фрукта, — Охотник поднял кулак с «лимонкой» до уровня своего смеющегося лица, — за глаза хватит, чтоб поезд с рельсов сошел. Нет, серьезно, при мне столько всякой разной бабахающей бяки, аж страшно в окно прыгать. Ты, брат, пистолетик-то лучше брось, а то пульнешь ненароком, еще в меня попадешь, и такое будет, ой! Или промахнешься, так вдруг пулька в меня отрикошетит, и будет та-акой бо-ольшой бу-ум! Жалко, мы с тобой его не услышим.
Пистолет упал к ногам Змея.
— А теперь, брат Змей, проваливай к ядреной матери обратно в пучину воспоминаний о моей правильной молодости. Вошел, наплевав на мой запрет, повидались с тобой, и будя. Хорошенького понемножку. Мне пора кувыркаться на свежем воздухе. Зрители мне не нужны. — Охотник разжал правый кулак, и девушка с обезображенной головой пала меж ними, между двумя внешне обычными мужчинами с необычными навыками.
Хилый лесок за железнодорожной насыпью сменила панорама полей. Насыпь сделалась круче, поезд помчался по гребню высокого земляного вала.
Что помешает Охотнику выпрыгнуть и метнуть «лимонку» под колеса экспресса? Навыков у него хватит — грамотно сопоставит риски, метнет, избавится от гранаты без кольца и покатится по косогору. По такому крутому косогору, ой, да-алеко можно укатиться от эпицентра аварии. А потом рвануть через поле к дороге — вон, во-он она, дорога виднеется — и кто откажет чудом выжившему после аварии в просьбе подвезти до больницы?
Дорога за полем виднеется, а автосопровождения экспресса, обещанного Уполномоченным Ветераном, на ней, увы, не видать. Поди-ка, обеспечь сопровождение поезду, мчащемуся с такой скоростью...
— Змей, проснись! Задумался, как бы меня того-этого? Зря башку напрягаешь. Проваливай! Охотнику охота покувыркаться по травке.
— Кувыркайся... — Прыжок у Змея вышел нереально молниеносным. Опровергнув все школьные законы физики, он без подготовки — даже без намека! — бросился на Охотника торпедой. Стоял, сутулый, уронив руки, на прямых ногах, дышал ровно, и будто не сам прыгнул, а какая-то сила швырнула его головой вперед. Быть может, то была сила не покорившейся очевидному воли?
Макушка Змея врезалась в подбородок Охотника, пальцы Змея поймали кулак с «лимонкой», сковали, обжали кулак террориста крепко-накрепко. Змей буквально вышиб Охотника в проем с мелкими остатками стекол по краям и вылетел вместе с ним. Их вместе перевернуло в воздухе, припечатало к траве, и они клубком покатились вниз по крутому склону. Их кости хрустели, ломаясь в унисон, их жилы рвались одновременно, их души рука об руку покидали бренную плоть. Рука Змея продолжала держать руку Охотника и после смерти обоих. Пальцы Змея и кулак Охотника разжались не скоро, и все-таки они разжались, и внизу под горкой, на изрядном расстоянии от железнодорожных путей, уносящемуся на Север экспрессу как будто салютовал залп тяжелых орудий, и под весенней синевой неба распустился огненно-оранжевый веер...
2006 год, веснаСекретные файлыЗапись последняя
Как будто в насмешку всю неделю (все ночи) наверху было тихо, а во второй половине дня, в воскресенье, ка-а-ак грянуло! Так музычка грянула, что люстра затряслась. И немудрено, что звонки в прихожей я не сразу услышала.
Я ожидала эти звонки. Я вновь ждала в гости гонца от автора, симпатичного мне Игоря Палыча.
Опять у автора появились какие-то его авторские (или семейные) дела (или делишки), и снова Игорь Палыч любезно согласился ко мне заскочить.
На сей раз к его визиту я подготовилась по полной программе: в квартире суперопрятно; журнальный столик сервирован интеллигентно (правда, чашки разные, но и это в какой-то мере признак интеллигентности, если вы понимаете, о чем я); хозяйка в меру нарядна, причесана, с аккуратными ногтями и (самое главное) на каблучках. Все, короче, о'кей, и вот зазвенел, прорвался сквозь технотранс-аккорды звонок.
Я цок-цок-цок на каблучках в прихожую и опять на те же грабли! Учит меня жизнь, учит, а я опять щелкнула замками, и дверь нараспашку, не заглянув в «глазок», не поинтересовавшись: «Кто там?»
А там...
Нет, только не это! Точнее, не этот!
Лучше бы этот приперся, не дожидаясь вечера (еще не вечер), этот, который «того-этого», как его... вспомнила — Михал Фомич. По крайней мере к его визиту я морально готова. И материально, разумеется. Для мента-дойщика (царька микрорайона) в прихожей на тумбочке лежит конвертик с семью купюрами по 10 баксов каждая (зажрись, сволочь!), а вот к появлению Мастера Гриши я не готова, ну совершенно!
