И вот как-то раз мы с моим другом поспорили, пролезет ли голова между столбом и краем рамы. У него пролезла, у меня — нет. Пришлось стоять полчаса, как в колодках, пока не прибыли… э-э-э… колдуны с особыми волшебными пилами и не освободили меня. С тех пор я стараюсь хорошенько подумать, а стоит ли ввязываться в сомнительные мероприятия, из которых без посторонней помощи не выбраться.
— Да ладно, — Яра усмехнулась. — По-моему, вообще ничего не изменилось.
— Ну, расскажи свою историю. Посмотрим, пошла ли она тебе впрок.
— Легко, — подруга стукнула чашкой. — Слушайте внимательно, детишки, и мотайте на усы. Ну, или что у вас там есть. В общем, если кто не знает, то все полудницы — женщины. Мы можем дать потомство, но чистокровным оно уже не будет. Настоящих полудниц рожает сама земля на пшеничном поле. Ну, или на ржаном… Насколько я помню, вообще на любом, ну да не суть — главное, чтобы там что-то росло. Истинные полудницы выползают из почвы как кроты или медведки, но не полностью, а только по пояс. И начинают громко плакать и звать маму.
— Прямо сразу? — удивился я.
— Да. Как ни странно, но мы с первых секунд жизни знаем это слово. Может быть потому, что оно звучит одинаково на всех окрестных языках. Если на зов кто-то откликается — младенца спасают и растят, как родного. Такая находка — большое счастье и удача, ведь благодаря нашему дару в семье будут редко болеть, а посевы никогда не спалит засуха. Разумеется, это касается лишь тех мест, где живет нечисть.
— А там, где люди? — тихо спросила Фрида.
— А там все гораздо интереснее. Когда холопы находят плод, то разбивают голову лопатой, ей же выкапывают и сжигают подальше от деревни. Ибо верят, что иначе их ждут болезни и неурожай. И угадайте, кому посчастливилось родиться в людском огороде, да еще и в начале Великой войны?
— Ничего себе, — я присвистнул. — Не шутишь?
— Пощупай пробор.
Яра наклонилась ко мне, и я не без удовольствия порылся в теплых шелковых локонах И в самом деле нашел грубый рубец прямо вдоль макушки.
— Очуметь…
— Ага. Отцу пришлось немало постараться, чтобы на шраме вновь отрасли волосы. А перед тем — стянуть скобами череп и зашить порез, но в те подробности вдаваться не буду, потому что почти их не помню. А вот перекошенную злобой рожу и свистящий взмах лопаты запомню, пожалуй, навсегда. Так или иначе, мой крик услышала нечисть, засевшая в ближайшем лесу. И бросилась на выручку, ведь полудница — крайне полезный член любого боевого отряда. Холопы, едва увидев темных всадников, тут же побежали в город за подмогой, а меня едва живую отвезли к одному чародею, что жил в заброшенной башне. Он-то меня и спас, но смысл истории в другом.
Мы с любопытством уставились на блондинку.
— У того чародея имелась огромная библиотека — раза в три больше, чем у тебя, Фрида. И тоже состояла сплошь из старинных фолиантов, но куда более древних и опасных. По одним из них старик меня учил, другие разрешал читать самой, а третьи строго настрого запретил даже трогать.
— И ты, конечно же, начала именно с них, — догадался я.
— Естественно, — с гордостью прозвучало в ответ. — Чего там только не было. Голые ведьмы, бестиарии, пытки народов мира, перечень наиболее мучительных и долгих казней, пособия по некромантии и демонологии, и все в таком духе.
— А какая была твоя любимая? — спросила лешачиха.
— Та, где больше всего картинок. Называлась она «Альманах» и вмещала в себя всего понемногу — и голых ведьм, и чудовищ, и пыток, и казней. Я зачитывалась ею до дыр, когда наставник отлучался по делам. И вот однажды во время очередного чтения я случайно толкнула чернильницу локтем и полностью залила разворот.
— Ничего себе, — сказала йотунша. — И что ты сделала?
— В первую очередь — испугалась. Такой страх обуял — словами не передать. И я не придумала ничего лучше, как просто закрыть книгу и вернуть на место. И надеяться, что старик никогда к ней не притронется и не обнаружит мою выходку.
— А он обнаружил?
— Нет, — холодно ответила Ярослава и уставилась в окно. — И уже никогда не обнаружит. Хотя порой мне очень этого хочется. Но урок не в этом. А в том, что лучше уж сразу во всем признаться, чем годами жить как на иголках. Как-то так.
Мы ненадолго замолчали, думая каждый о своем. Затем я сказал:
— Айка, твой ход.
Лешачиха взяла в руки чашку и сделала глоток. Я снова обратил внимание, что девушка держится за столом, будто шпагу проглотивши — идеальная осанка, приподнятый подбородок и прямой взгляд. Особенно разительно это выглядело на фоне других участников безумного чаепития.
Яра сидела, как пират на бочке рома, Фрида же — как провинившаяся ученица в кабинете директора. Я же привык к компьютерному креслу с гибкой спинкой, но за отсутствием возможности сесть полулежа меня так и подмывало положить локти на стол.
— Когда я жила в поместье, к господину Альберту иногда приходили гости. Большей частью соседи, которые со скуки ходили друг к другу чуть ли не каждый день. Чуть реже заглядывали ревизоры из города, наслышанные самых разных слухов о моем покровителе. Одни хотели узнать, не слишком ли он добр к врагам всего рода людского. Другие же мечтали приобщиться к тем воображаемым бесчинствам, молва о коих бродила по округе вслед за праздными дворянами. Тем более, что несмотря на купленную нечисть, дела у Альберта шли в гору. Все потому, что каждый из нас работал в полную силу — хотя бы для того, чтобы хозяин не разорился, и никто опять не оказался на невольничьем рынке. Ведь все прекрасно понимали, что у других владельцев ждет не только тяжкий труд, но и побои, унижения и… много чего еще.
Айка вернула чашку на стол, потому что та начала заметно дрожать — очевидно, воспоминание было не из приятных, но девушка добровольно пошла на душевную муку, чтобы помочь моему делу. Возможно, из-за того, что видела во мне реинкарнацию любимого хозяина. Возможно, из-за личной приязни. Так или иначе, я в очередной раз отметил эту жертву и по достоинству ее оценил.
— Уж не знаю почему,
