спинами сменилось на крайне настороженное.
В комнате послышалось недовольное ворчание.
Басманов прищурился и быстрым движением надел кольцо на палец. В тот же миг смутная тень позади него зарычала нечеловечески и бросилась на своего бывшего защитника.
Но, наверное, недаром именно Басманову поручили охранять ложного царя. Воином он оказался умелым и до крайности быстрым. Чтоб кинувшегося в упор упыря на копьё принять, а другой рукой в тот же момент голову ему снести — это немалый опыт нужен.
— Повезло тебе, что сабля родовая зачарованная у тебя, — очень спокойно сказал Кош. — С его защитами другая бы его и не взяла. И то, что ты сразу защищать его собирался, и оттого оружие не выпускал — тоже повезло. Иначе сожрал бы он тебя прошлой ночью с голодухи. Вишь, как кинулся, не утерпел. Моргану вчера кончили — контроля-то теперь нет.
Вот тут Басманова проняло. Не до стука зубовного, но с лица побледнел. Посмотрел на саблю свою, хотел об одежду упыря вытереть — побрезговал.
— Ты это… Ты скатертью, — посоветовал Никита Романович. — Да перстенёк-то отдай, братец. Вдруг у вас тут ещё упыри спрятаны…
26. ФИНАЛ ЛЮБОЙ ИСТОРИИ — НАЧАЛО НОВОЙ
МОСКВА ЗА НАМИ
Можно было бы сказать, что вот тут-то и наступил всеобщий мир и благоденствие, но это ж неправда будет. Сколько ещё вражин по лицу Руси-матушки рассеяно? Собирать — не пересобрать. А своих лихих людишек? А городов сколько порушено? Крестьян с места согнано без счёта, да и голод на четыре ближайших года никто не отменял, разве что нам удастся с большим количеством воздушных элементалей как-то договориться.
С этими мыслями выбрался я на белый свет из душного подвала и направился в свой особняк — почти целый, благодаря продвинутому «отведению глаз», которое отлично сработало! Не смотрели на него, не целили специально, а случайные снаряды в основном удержала усиленная поставленная на него защита. От мародёров же прикрыто то же отведение глаз, плюс к тому бронзовые и гранитные големы продолжали исправно нести свою службу.
В общем, имея нормальный дом, в подвалах я сидеть не хотел, пусть даже и Кремлёвских. И отправился я особняк Пожарских, как вы понимаете, не один, а с целой свитой. Собор бояр с такой силой боялся нового государственного нестроения (а, возможно, гораздо больше боялся Яги, Кощея и Горыныча), что на царство меня посадили в тот же вечер.
На другой день я, бессовестно козыряя царским чином, прорвался-таки к бабушке. И сразу понял, почему Кош меня не пускал. Сила магостатического удара была такова, что бабушку Умилу вышибло из аватаров обратно в люди. Стресс — это Кощей мягко сказал. Шок у неё был и полная дезориентация.
— Как же я теперь буду, Митька? — растерянно спрашивала она меня. — Я ить позабыла уже, как человеком-то быть…
— Ничё бабуль, сама не заметишь как приспособишься! — подбадривал её я. — Люди, вон, ходить после увечий заново учатся, а у тебя всё на месте. Да и вообще, ты у нас глянь какая справная! Архимагиня! Завидная невеста! Враз к тебе женихи выстроятся.
— Да какие женихи уж, охальник! — бабушка хлопнула меня полотенцем.
— Самые настоящие, — не отступился я, — ты в зеркало-то на себя глянь! Красавица! И седина ушла!
Бабушка смеялась и сердилась, зато перестала ужасно паниковать, хоть пока и осталась погостить у Коша — на реабилитации, которую все они так страшно любят.
Перекинулся парой слов с Горынычем, явившимся к Кошу типа на проверку. Знаю я, зачем он пришёл. Шариков чудодейственных выпросить, чтоб ни одна жена недовольной не осталась. Их же теперь у него трое. Да-да, очаровал наш горец Настю, взял в семью меньши́цей.
— Всё-таки, ловко папаша Салтыков в последней битве помер, — задумчиво глядя в тёмное и отчаянно звёздное байкальское небо рассуждал Горыныч. — Не поладили бы мы с ним.
— А братовья не возбухали?
— На кого? — Горыныч приподнял одну бровь. — На меня?
— А что? Ты вовремя успел предупредить, что если они брак не одобрят, ты их на одну ладонь посадишь, да другой прихлопнешь?
Змей фыркнул и покачал головой, дескать: придумаешь тоже! Но судя по всему, так и было. И не страшно ему в одном гнезде с тремя жёнами сидеть? Впрочем, если каждая захочет поговорить, Горыныч это вполне может обеспечить, причём одновременно и конфиденциальным порядком, да ещё девять голов для отдыха останется.
Вернулся Кош, нагруженный коробочками и бутыльками, и они уселись их разбирать: что в какой последовательности и в каких сочетаниях принимать. Довольные оба до посинения.
А я обратно вернулся в Москву. За всех отдуваться.
Особняк Пожарских, по факту, остался единственным не разрушенным в центре домом после Академии. К вечеру нижний этаж сделался похож на базар в разгар торговых дней — тут тебе и военные, и бояре, и думные дьяки со своими вопросами, и ходоки от крестьян — кого только нет. Порядок держался исключительно благодаря ребятам Чжана У и Хаарта. С такими ни спорить, ни угрожать не получится — бесполезно. Я считал сей факт неоспоримым преимуществом и бессовестно им пользовался, отказавшись от всех «заманчивых» предложений по охране меня любимого, поступавших от разных родов.
На первом этаже в конце концов окопались разные приказы и комендантские структуры. Иные посетители пробивались мимо них ко мне — с самыми срочными и сложными делами, но бывало, что и с радостными. Вот, Звенислава нашла отца, запертого в подвале альвийской тюрьмы в Тушино и самолично воздушными кулаками раскидала всю засевшую там охрану. Заезжали ко мне, поделиться радостью. Князь Драгомиров выглядел слегка обалдевши и, кажется, не совсем верил, что уверенная в себе боевая магичка — его родная дочь.
Потом нашли и приволокли альвийского посла, вопящего о дипломатическом иммунитете. Я послушал и велел отдать его на содержание тем же Драгомировым, до полного прояснения всех обстоятельств между нашими державами. Пусть воздадут ему за альвийское гостеприимство. Симметрично, так сказать.
Через неделю ко мне привезли — кого бы вы думали? — Марину Мнишек! Сопровождал её Юрка Трубецкой, защищавшийся во время захвата с отчаянием и потому крепко порубленный.
Вот где бурное заседание случилось. Изрядная часть бояр хотела чьей-нибудь крови. Чьей-то, кто, как будто, один во всём виноват. И, похоже, многие решили, что полячка за всё ответит. Требовали публичной казни, отрубания головы или повешения, а особо яростные —
