что не смог защитить тебя тогда.
— Нет, Себастьян, нет… Не думай так.
— Но я сделал это, Наоми. В течение семи гребаных лет это все, о чем я мог думать. А потом ты вальсируешь обратно под руку с другим мужчиной.
— Я только что сказала тебе…
— Я знаю. Но это не значит, что он не разбил осколки, которые я годами пытался собрать с пола. Ржавый нож, который ты оставила во мне, ранил меня глубже и жестче, до такой степени, что я думал, что на этот раз не выживу.
— Прости… Причинять боль — это последнее, чего я хотела…
— Мне тоже жаль, детка, — его голос низкий, страдальческий. — Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через это в одиночку. Жаль, что меня там не было.
Его слова заставляют меня рыдать сильнее, и я прижимаюсь к нему в объятиях, шмыгая носом и безобразно плача.
Потому что, может быть, именно эти слова я хотела услышать от Себастьяна. Что он жалеет, что его там не было.
Что он действительно хотел быть рядом со мной и помочь мне нести это бремя.
Не знаю, как долго я так лежу, но Себастьян все это время держит меня, гладит по волосам, по спине и становится той опорой, в которой я так нуждалась все это время.
— Единственный раз, когда я смогла дышать, был, когда я вернулась, когда я увидела тебя на той вечеринке в первый раз, хотя ты ненавидел меня.
— О, детка, я никогда не ненавидел тебя. Я ненавидел то, что ты сделала. Я ненавидел то, что ты порвала со мной в смс и телефонном звонке. Я ненавидел того человека, которым стал без тебя — ворчливым, холодным и пустым. Я ненавидел многое, включая твоего гребаного мужа, которого я тысячу раз мечтал убить, но мне никогда не удавалось возненавидеть тебя. Ни на секунду. Ни на один гребаный вдох.
О боже.
Это как будто я выхожу из собственного тела и, наконец, живу в той альтернативной реальности, о которой так долго мечтала.
— Себастьян… — я смотрю на него снизу вверх, его имя разрывается между трепетом и болью.
— В чем дело?
— Я больше не могу этого делать. Я не могу притворяться, что мое сердце и душа не с тобой.
— Тебе и не придется, детка. Я обещаю.
* * *
Я не знаю, как долго я плачу.
Но это достаточно долго, чтобы мои глаза опухли, а дыхание стало прерывистым.
Это продолжается, кажется, часами, но Себастьян не отпускает меня ни на секунду.
Когда я устаю, он выгоняет нас из леса, но что-то подсказывает мне, что это не последний наш приезд сюда.
Это место было нашим началом, и с ним связаны одни из моих лучших воспоминаний, и ничто не сможет стереть их из памяти.
Я говорю ему идти ко мне домой.
Вернее, к маме.
Мы заходим внутрь, и я отключаю сигнализацию. Место все такое же, каким было семь лет назад. Ничего не изменилось, даже код сигнализации. Я нанимала горничную убирать его ежемесячно, но это первый раз, когда я переступила порог этого дома с тех пор, как уехала из Блэквуда.
Я стою посреди гостиной и обнимаю себя руками, когда воспоминания о маме нахлынули на меня из ниоткуда.
Я могу представить, как она стоит перед манекеном и ведет себя как перфекционистка.
Запах ее сигареты доносится до кончика моего носа, хотя в помещении безупречно чисто.
Образы того, как мы вдвоем едим и смотрим телевизор вместе, нападают на меня, и новые слезы наворачиваются на глаза.
Я сегодня в таком эмоциональном беспорядке.
Сильные руки обхватывают меня сзади, и я прерывисто выдыхаю.
— Я не знал, что ты сохранила его, — шепчет он.
— Я думала о том, чтобы продать его, но просто не смогла. Это последнее, что осталось у меня от мамы. Модный дом не в счет, это просто работа. А это место такое…полное воспоминаний о ней и… нас.
— И твоих сериалах о настоящих преступлениях, — поддразнивает он.
Я смеюсь, несмотря на слезы. — И это тоже. Хотя я не смотрела ни одного из них уже семь лет.
Он разворачивает меня лицом к себе. — Почему нет?
— Они бы вернули воспоминания и превратили меня в эмоциональное месиво.
— Пойдем, ты примешь душ, а потом посмотрим.
— Посмотрим?
— Я вырос на этих чертовых вещах.
— Я же говорила тебе, что так и будет.
— Они мне нравятся только потому, что напоминают мне о тебе.
Мои щеки горят, и я отвожу взгляд. — Все женщины клюют на это?
— Большинство из них так и делают, Цундэре.
Я прикусываю губу, чтобы справиться с пылающей ямой ревности, опустошающей низ моего живота. Я знаю, что не должна чувствовать себя так, когда я замужем, и я не думала, что он будет соблюдать целибат в течение семи лет, когда я разбила ему сердце.
Но я ничего не могу с этим поделать.
— Эта… Аспен одна из них?
— Может быть.
— Она хорошенькая.
— Так и есть.
— Рейна назвала ее рыжей ведьмой.
— Рейна все еще иногда ведет себя как стерва. Аспен — красивая женщина.
— Тогда возвращайся к своей прекрасной Аспен.
— Я увижусь с ней в фирме, как только закончится мой больничный.
— Что ж, желаю удачи.
— Спасибо.
— Ты не должен соглашаться с этим.
— Но ты же сама говорила, что она красивая, и пожелала мне удачи.
— Это просто фигура речи, мудак.
— Ты — воплощение Цундэре.
— Заткнись, — я отстраняюсь от него и кладу руку на бедро. — Ты должен что-то с ней сделать. Я не хочу делить тебя ни с кем.
— Ты собираешься что-то делать со своим мужем?
Я прикусываю нижнюю губу.
— Ты не можешь просить меня быть исключительным с тобой, пока ты под руку с другим мужчиной, Наоми. Это так не работает.
— Я… знаю.
— Что ты знаешь? Ты знаешь о том, как я прихожу в ярость, когда вижу тебя с ним? Ты улыбалась ублюдку на всех фотографиях в Интернете.
— Это был спектакль.
— Тот, который ты так хорошо провернула.
— Ты хочешь, чтобы я тогда плакала?
— Я хочу, чтобы ты оставила его раз и навсегда. Это не подлежит чертовым переговорам.
— Я тоже хочу уйти от него, и я что-то замышляю. Акира должен быть тем, кто разведется со мной, все еще оставаясь союзником отца. Если я инициирую это, мой отец придет за тобой.
— Мне на это насрать.
— Нет, Себастьян. Нет! Я не пожертвую семью проклятыми годами только для того, чтобы разбиться и сгореть сейчас.
Он
