или даже, на худой конец, сигарет немецких, то мы тебе, как ни трудно, а мучки соберем, да и гуся дадим в придачу. Совсем, — говорит, — у нас курева нету». Понятно?
Саша восхищенно взглянул на меня.
— Ловко! Смотри, Витя, какая гора махорки! Я думаю, за такую гору и два гуся дадут.
— Может, и два, — согласился Гриша. — Ну, так как, братцы, пошли в деревню?
— А далеко?
— Далековато… Километров двадцать. Не раньше как завтра вернемся.
Саша задумался.
— Обоим нам нельзя: мы Валю ожидаем. Вот что, Витя, ты оставайся, а я пойду с ним. А где же ты махорку достал?
— Батины запасы, — вздохнул Гриша, — еще довоенные. Ничего, небось не осерчает, когда с войны вернется.
Саша и Гриша быстро собрались и ушли. Я проскучал целый день, поджидая Валю. Но она не пришла.
Весь день мама и тетя Нюша возились со старым ватным одеялом, из которого они кроили мне стеганую курточку и теплые брюки. Каким-то чудом у них вышло и то и другое, и мама, довольная и порозовевшая, долго примеряла на мне это новое одеяние. Я машинально поворачивался перед зеркалом и с удивлением рассматривал неуклюжего подростка с длинными руками и целой гривой каштановых волос, чуть вьющихся на висках и затылке.
— Вполне хорошо, — говорила тетя Нюша. — А валенки он будет носить мои, а шапку — Лёнину. Тебе нравится, Витюша?
— Угу, — промычал я, разглядывая свое похудевшее лицо с едва различимым пушком над верхней губой, и неожиданно подумал почему-то о том, какой я, должно быть, некрасивый по сравнению с Валей. «Урод, — думал я. — Курносый! Скулы торчат, уши торчат! Ух, какой урод! Да еще голос такой противный!»
В последнее время у меня начал ломаться голос. Я разговаривал то баритоном, то вдруг петушиным дискантом, и это очень веселило Сашу. Валя делала вид, что не замечает этого, хотя мне иногда казалось, что она скрывает улыбку.
— Тебе не жмет под мышками? — спросила мама.
— Угу» — сказал я.
— Что «угу»?
— Не жмет…
— Ну-ка, подними руку.
Я поднял руку.
— А теперь согнись.
Я согнулся.
— Мне кажется, Нюша, здесь надо немного отпустить.
— Ничего не надо немного отпускать! — сказал я раздраженно и снял стеганку. — Лучше бы ты, мама, немного подстригла мне волосы. Ты же знаешь, что в городе не работает ни одна парикмахерская.
Мама ласково рассмеялась. Она теперь редко смеялась, и меня всегда радовала ее улыбка, которая очень красила, словно освещала, ее лицо. Мне стало стыдно за грубость, я обнял маму, прижался к ее щеке и шепнул:
— Не сердись, мамусенька.
— Я не сержусь, Витюша. — Она провела рукой по моим волосам и, как будто угадав мои мысли, прибавила: — Сейчас ты станешь красивым, дай-ка ножницы.
Как я надеялся на ножницы! Но, взглянув после стрижки в зеркало, убедился, что мои уши стали торчать еще больше, чем раньше.
Совсем расстроенный, я лег в тот вечер в постель. «Ну и пусть я не красавец, — думал я. — Что же тут плохого? Не всем же быть красавцами! Чтобы бороться с врагами, не нужно быть красавцем!»
…Валя пришла на рассвете. На ней был синий лыжный костюм, немного вылинявший, но я невольно отметил, что он ей очень идет.
— Холодно на улице, — сказала Валя.
Мне показалось, что она чем-то возбуждена и скрывает свое волнение.
— А где Саша?
Я рассказал о затее Гриши с махоркой. Она нервно тряхнула головой.
— Не вовремя они это затеяли.
— Что случилось, Валя?
— Час назад стало известно, что гитлеровцы сегодня собираются вывозить со склада теплые вещи и… я предложила уничтожить их…
— Как?
— Сжечь склад.
— Когда?
— Немедленно… У меня есть термит и все, что нужно. Нас только просили не рисковать, но я сказала, что никакого риска нет.
Я надел свою новую стеганую курточку, и мы вышли на крыльцо. Утро только что начало разгораться. На юго-востоке рдела холодная заря; покрытые легким инеем крыши и ветки деревьев неясно розовели. Вокруг стояла тишина, и только одинокий воробей, разбуженный холодом, поеживаясь, чирикал на заборе. Почему-то я очень отчетливо, на всю жизнь запомнил этот розовый рассвет и нахохлившегося воробья на заборе.
— Валя, — сказал я, — а твоя мама знает, что… ты задумала?
— Мама? — она посмотрела на меня потеплевшими глазами. — Если бы ты знал, какая у меня мама! Это ведь моя мама, Виктор, и узнала, что немцы хотят вывозить вещи!..
Земля на огороде замерзла, черные кочки были твердыми, как металл, и казалось, загудят, если по ним ударить каблуком. Прохладный воздух ласкал лицо, и было такое ощущение свежести, словно только что вынырнул из воды.
Через полчаса мы были на выгоне и залегли в кустах. Часовые у склада в серо-зеленых шинелях с поднятыми воротниками сходились у сарая и снова расходились в разные стороны. Им было холодно, и они постукивали ногами.
То ли от ясного утра, то ли от близости смены у часовых, судя по всему, настроение было приподнятое, и они затеяли какой-то шумный спор. В тишине утра было слышно, как они переговариваются и хохочут. Видно, чтобы разогреться, они начали толкать друг друга плечами. Мы воспользовались этим и перебрались в канаву. От промерзшей земли поднимался острый холод, заиндевевшая трава была жесткой и ломкой, и мне почудилось, что возле уха тонко звенит какая-то веточка, задетая плечом.
Часовые похохатывали у сарая. Скоро они разошлись, и один из них присел под грибком и достал губную гармонику. Кажется, он играл довольно хорошо. Бойкие звуки незнакомой мелодии звучали негромко, но четко.
Другой часовой достал из кармана небольшую книжку и, прислонившись к стене, начал листать ее.
Мы проползли под проволокой и вылезли из канавы за углом сарая. Теперь нам предстояло пробежать вдоль его стены, чтобы добраться до второго сарая, с теплыми вещами.
В первом сарае, где немцы хранили трофейное оружие, мы бывали много раз, и проникнуть туда не стоило большого труда: двустворчатые ворота этого сарая не достигали земли, и человек мог свободно пролезть под ними. Но когда мы пасли корову, я запомнил, что во втором сарае ворота были крепкими и тяжелыми и плотно закрывали весь вход.
Я с беспокойством взглянул на Валю.
— Скорей! — шепнула она и, сгибаясь, побежала вдоль стены.
Через полминуты мы очутились в узком проходе между двумя сараями и прислушались, Я ничего не услышал, кроме стука своего сердца: казалось, что уши мне заложило ватой.
Валя молча указала мне на каменную стену с небольшим застекленным окном под крышей и знаками дала понять, чтобы я ее подсадил.
Но тут «вата» из
