Волосы, блть, дыбом.
– Мне не больно.
– Ну это пока.
Вдох–выдох. Жуть такая. Я повторяю:
– Позвонить. Пожалуйста. Потом делайте, что хотите. Один звонок близкому человеку. Она волнуется. Это очень важно, – выходит прерывисто и как–то чуждо. Верно говорят, на любого человека можно найти управу. У каждого есть слабое место.
Лихорадит. Блть. Ну что же всё так–то! Запредел.
– Что хочу? – приподнимает брови. – Помочь тебе. – Кивает на таблетку. Понижает голос: – Если честно, то прибить тебя хочу на хер. У меня только один ребенок, Матвей, – произносит спокойно. А вот в глазах полыхает. Не я один тут в бешенстве. – Тебе этого не понять, молодой еще. Поэтому верь на слово — волей не волей ты своему ребенку вместе с теплом, вниманием, любовью отдаешь и свое сердце. И когда твоего ребенка обижают, сколько бы ему ни было, даже если он сам виноват, сердце болит. Кровоточит. Ради своего ребенка хочется быть супергероем.
Сглатываю. Хера се подвиги.
– Мне жаль, – говорю искренне. – С вашей дочерью вышло некрасиво. Я клянусь, у нас ничего не было и быть не могло.
Не трахал я ее!
Он дергается, я быстро добавляю:
– Но вину не отрицаю. Просто проясняю ситуацию. Я не знал, что у нее есть ко мне чувства. Поступил жестко.
Глядит на меня. Пот между лопаток катится. Напряжение адовое.
– Напишешь извинения. Искренние. Посидишь здесь, у ребят, недельку, подумаешь над поведением. В вашем любовном треугольнике все повели себя некрасиво: моя дочь, которая связалась с парнем подруги. Ее подруга, которая легко вычеркнула мою дочь из жизни. Хуже всех, конечно, ты. Любе непросто живется после нашего с ее матерью развода. Я столько раз звал переехать к себе, но у нее здесь учеба, художка, Юля Райденко... раньше была. Теперь уже нет. Из–за тебя.
Киваю.
– Конечно. Напишу.
– Ты ее толкнул, она упала.
– Я не специально. Это точно. Морально давил, да, было. Жалею. Физически — не хотел. Слово даю. Сам не понял, как так вышло. Она в порядке была, я убедился. На снег рыхлый упала.
Он прерывает:
– Ладно. Больше не гнобите Любашу. Ей сложно. Это наши семейные проблемы. Рассказывать не буду, просто поверь. Люба ходит к психологу. У нее срыв, я о ней позабочусь. Но не нужно добавлять.
– Я не буду. Уже всё понял.
– Хорошо. Возможно, еще не всё потеряно, – задумчиво.
– Можно позвонить на одну минуту? – в глаза смотрю. – Прошу по–человечески. Потом что хотите. Одолевает беспокойство. Мне надо. Чую это.
Сейчас.
Один вдох. Второй. Третий. Он смотрит на блистер. Беру, выдавливаю таблетку на ладонь.
Ну и что же ты, лже–ибупрофен?
Открываю бутылку с водой. Таблетку в рот, запиваю. Высовываю язык, демонстрируя.
– Диктуй номер. Помнишь?
Киваю. Он включает громкую связь.
– Минуты три у тебя, потом полегчает.
– Понял.
Сжимаю телефон. Юлин голос на первом гудке.
– Да?
Блть. Аж мурашки. По одному слову считываю состояние. Бросаю быстрый взгляд на свидетеля диалога. Ладно. Похер. Выпаливаю:
– Юля, малыш, это я.
– Слава богу! – в истерике. – Матвей, ты куда пропал? – тараторит. – Господи, я так волновалась! Твою мать! Я думала ты в аварию попал! Что ты умер! Боже, родной, ты в порядке? – всхлипывает. – Я так злилась! Сама придушу, честное слово!
Сглатываю. Улыбаюсь.
– Да, прости, маленькая, так вышло. Я в полном порядке. Телефон уронил. В остальном норм. Как ты? Давай быстро рассказывай, пока мне дали позвонить.
– Как это «норм»?! Паша понятия не имеет, где ты! Так не бывает!
– Юль, Юля–я. Ш–ш–ш. Малыш, времени в обрез. Быстро говори: как ты? Где сейчас?
– Под дверью стою, сейчас узи будут делать. Я уже видела доктора, он сказал, что не гинеколог. И вряд ли точно скажет.
– Вот да. Его не учили искать матку. Если не найдет сердце, это еще не конец. Понимаешь? Он не найдет, а гинеколог найдет. Улавливаешь разницу?
– Думаешь, такое возможно?
– Конечно. Поэтому раньше срока крест на моем сыне не ставь. Поняла? Мы по фактам будем ориентироваться.
– Да, – она улыбается. – Прикольно ты сказал «на моем сыне». Мне тоже кажется, что мальчик.
– Как ты сама?
– Сложно понять. Но уже два часа держится тридцать семь.
– Это хорошо! Отлично!
– Я тебе там целую поэму накатала в телефоне.
Смеюсь. Голова начинает кружиться. Боль действительно отступает. Но от этого понимания не радостно.
– Верю. Я попал немного, скорость превысил, поцапался. Но это ерунда. Появлюсь, как смогу.
– Ты цел? Поклянись!
– Сто процентов. О тебе всё время думаю, сердце–то разорвалось. Ты его часть в своем животе носишь.
– Матве–ей! – улыбается.
– А так — в порядке. Мне отдохнуть надо. Малыш, я лягу поспать. Потом снова позвоню.
Боли больше нет. Не наврал Любин папа. Кожа гореть начинает.
Юля вздыхает несколько раз. Говорит тише:
– Матвей, я не справлюсь. – Голос звучит обреченно решительно. – У меня была кровь утром. Немного совсем, но раньше не было. И быть ее не должно. Матвей, я потеряю нашего ребенка. Я храбрюсь, но если честно, в таком ужасе... Если бы ты не позвонил... я не знаю, просто не знаю, что бы сделала.
Прижимаю руку ко лбу. Сознание плавится.
– Я люблю тебя. Юля, я сейчас, в эту минуту, люблю тебя больше, чем когда–либо. Я клянусь тебе, что люблю больше жизни. Больше всего на свете. Как только смогу, сразу же к тебе. Хорошо? Заберу тебя. Ты просто дождись, ладно?
– Мы не справимся с этим. Я знаю это точно. Мы не сможем. Это слишком.
– Согласен. Но не справимся вместе. Ты и я. Оба полетим вниз.
Она вдруг хихикает.
– И разобьемся. Обещаешь?
– Сто процентов.
– Хорошо. Моя очередь заходить.
– Иди. Что бы ни сказали, помни: этот узист умеет смотреть печень и почки. Ни хера не смыслит в малышах.
– Боже, как ты мне нужен. Ты себе даже не представляешь.
– Я помню об каждую секунду. Не сомневайся. И я тут.
– Пошла.
Шум, приглушенные голоса. Я зажмуриваюсь.
– Матвей, ты здесь? Алле! Так плохо слышно!
– Да–да.
Снова шум, голоса.
