Трибун, хоть ослеп и внутренне уже был готов молить этого проповедника вернуть ему и его солдатам зрение, не удержался и сказал, что у христиан очень глупые заповеди.
– Ну, представь, проповедник, что было бы, если бы Рим прощал обиды врагам своим? – сказал Марцелл. – Поэтому я считаю, что кесарь правильно поступает, истребляя вас. И все же, добрый праведник, отвори нам глаза, и, клянусь Юпитером, мы уйдем из селения, не причинив вреда вашей общине.
Иоанн сотворил молитву, и зрение вернулось к потрясенным римским стражникам. Такого чуда не могли сотворить их боги. Трибун, изучавший в юности Платона и Аристотеля, не знал, что и думать. Ему приходилось слышать, что были случаи, когда Юпитер Капитолийский ослеплял сбившихся с линии жизни клятвопреступников. Но он, римский трибун и будущий сенатор Антоний Марцелл, никогда и ни от кого не слышал, чтобы римский Громовержец кому-то возвратил зрение. «Неужели этот Распятый так силен и могуществен?» – соображал римский военачальник, однако солдатам своим все же велел благодарить не Распятого, а Юпитера за исцеление.
Слово свое римлянин сдержал. Никого из общины больше не тронул. Однако, уходя из селения, велел схватить и связать Иоанна – ему-то он ничего не обещал! – и увел праведного на суд к Епарху Асийскому. Ибо, как понимает читатель, служба есть служба. Тем и силен был Рим.
Христиане же, опечаленные, только помолились вослед праведному.
И только двое неприкаянных, даже не ставших еще христианами, плелись по пыльной дороге вслед за римским отрядом, уводившим Иоанна. Это были сошедшие от радости с ума исцеленные Иоанновы пациенты: прямоходящий теперь некогда колченогий, скакавший ныне, как олень, и безудержно говорливая и даже похорошевшая от счастья бывшая немая, уста которой теперь не смыкались ни на минуту.
В Асии же местный Епарх посадил Иоанна в темницу, пытал его, травил лютыми зверями, но те только ласкались к праведному. Отчего весь двор Епарха стал жить в страхе и недоумении. Чиновников мучил один вопрос: куда убрать праведного, чтобы не было потом печальных для них последствий. Если уж львы не сумели с ним разобраться, а терлись о его ноги, как кошки, то им-то что делать… Поэтому так ничего и не придумав против Иоанна, Епарх счел за лучшее не мучить защищенного высшими силами странного праведника, а как можно быстрей отослать его от себя в Рим. Уж там кесарь сыщет на него управу. И последствия, увы, падут на его венценосную голову, а не на голову Епарха Асийского.
Епарх, не медля, велел заковать Иоанна в кандалы и переправил на корабле в Рим, на суд императору Домициану.
Глава 27В темнице у кесаря
По морю Иоанна привезли в портовый город Остию. От нее до Рима – рукой подать. До великого Рима! Этого нового Вавилона, где уже сложили свои головы галилейский рыбак, соратник и друг праведного Симон Ионин, известный миру как апостол Петр, и апостол Павел, известный также как Савл Тарсянин, которого почти совсем не знал Иоанн, – оба великие подвижники. Ходя путями Спасителя, они неимоверными трудами заложили в этом языческом логове, под носом у римских кесарей, христиан-скую церковь.
Из Остии по Тибру в бамбуковой клетке побитого не раз стражей праведного Иоанна привезли в эту огромную, застроенную храмами и заставленную бесчисленными мраморными идолами столицу мира; в этот безумный, разнузданный языческий город с огромными площадями и цирками, где под ликующие вопли обезумевшей толпы: «Христиан ко львам!» – последователей Христа распинали, травили зверями, зашивали в мешки с ядовитыми аспидами и скорпионами, сжигали, как факелы, для освещения празднеств единоверцев Иоанна.
Ночью в темнице, где по стенам текла вода, а по углам пищали крысы, ему было видение. Стоит он, Иоанн, на берегу морском, слушает, как шипит, откатываясь, волна, и видит выходящего из моря, стряхивающего с себя воду, лохматого зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах у него – десять диадем, а на головах его имена богохульные. Зверь был подобен барсу; ноги у него как у медведя, а пасть как у льва. Одна голова у него была поранена, но эта рана быстро заживала. Зверь вылез, и испуг вокруг пошел великий. Кто может сразиться с ним? И отверз зверь уста свои и стал хулить Бога, имя Его, и жилище Его, и живущих на небе. И начал он убивать всех, кто не поклонился ему. А кто поклонился, получали начертания на правую руку или на чело от идущих за ним. И кричали идущие за ним и угрожали: кто не имеет этого начертания, тому нельзя будет ни покупать, ни продавать, и жизни тому не будет. К утру видение исчезло, но долго еще оставалось ощущение ужаса от этой ночной встречи со зверем, вышедшим из моря. И понимал Иоанн, что зверь тот – Рим имперский… И не ждал спасения ниоткуда.
Предвидя свою скорую мученическую кончину, Иоанн усердно молился, радуясь, что вот и настает его час пострадать за своего Учителя. Ведь он послед-ний из двенадцати, кто еще не отдал свою жизнь за Иисуса. Зверь с диадемами на семи головах пожрал их. И все же радость его слегка омрачалась мыслью о том, что не сказал он еще своего последнего слова на ниве проповеди Божией. Зачем пережил он братьев своих? Иоанн помнил предсказание старого книжника о том, что высшие силы предназначили ему увидеть Мессию и пророчествовать. Так все и складывалось вначале. Мессия пришел на берега Галилей-ские, и он, Иоанн, стал Его ревностным учеником и проповедником. Он чувствовал, как с годами его внутренний мир, его душу наполняют странные незнакомые и пока неосознаваемые истины, которые он, как последний дар своего служения, должен положить на нетленный алтарь Учителя своего. И только тогда он сможет сказать, что наступила полнота времени и служению его земному настал час… Но что ждет его здесь, в темнице у кесаря?
Домициан, римский кесарь, известен был тем, что не уступал в изобретательности злодейств Нерону. Недавно он казнил своего двоюродного брата, Флавия Сабина, за то, что в день выборов консулов глашатай ошибся и объявил Сабина не консулом, а императором. Домициан обычно любил начинать свои выступления со слов: «Государь ваш и Бог повелевает…» Со свойственной неразумным правителям манией и, конечно же, с благими намерениями он издал эдикт о вырубке виноградной лозы. Народ откликнулся живо распространившимися по рукам стихами:
«Как ты, козел, ни грызи виноградник, вина еще хватит
Вдоволь напиться, когда в жертву тебя принесут».
Итак, Домициан, любивший самостоятельно допрашивать арестованных, велел привести к нему христианского проповедника. Центурион ввел арестованного в тронный зал.
Иоанн был поражен великолепием императорских чертогов, колонами и высотой тронного зала. Он знал: язычники умеют нагонять страх своими огромными, посвященными разным богам сооружениями, дворцами и виллами августиан.
На мраморном троне, на леопардовой шкуре, облаченный в красную тогу восседал кесарь. Вокруг трона дымились курильницы, журчали фонтаны. Вдоль стен стояли мраморные изваяния Домициана, подсвеченные золотыми светильниками. Это были действительно чертоги бога земного. Квадратное, почти без подбородка лицо кесаря не выражало злобы, в нем не было ничего жестокого, и он не походил на того зверя из моря, который явился Иоанну в темнице. Но не было и добра в его больших близоруких глазах.
