Иванович остался доволен результатами своего внезапного и такого дерзкого рейда, – победу он одержал вопреки всему, будучи оторванным от дивизии, к которой его пристегнули, от основных сил Красной армии; Котовский не растерялся и малым числом одержал победу, которую историки впоследствии назвали большой.
Заночевать поначалу решили там же, на Заставе-первой: здесь и теплые места в домах нашлись, и едой хозяйки поделились бы, но надо было как можно быстрее взять Тирасполь, город, который Котовскому был ближе, чем Одесса, – слишком многие улицы помнят маленького Гришку Котовского, когда он приезжал сюда с отцом.
Отец решал свои вопросы, привозил большие бутыли вина на пробу, договаривался о продаже напитка богатым клиентам, а Гришка сторожил тарантас – каждый был занят своим делом, а потом по дороге в Ганчешты обсуждали самые разные вопросы… Отец говорил с сыном, как со взрослым, и это Григорию очень нравилось.
Даже ныне в ушах у него неожиданно начинал звучать голос отца – спокойный, с простудными трещинками, любящий, – такое происходит спустя годы, и железный комбриг тогда делается мягким, покладистым, как всякий покорный сын… Как давно это было! Давно и, в общем-то, совсем недавно…
Котовский, несмотря на подступающую ночь, двинулся к Днестру. На Заставе-первой оставил взвод с двумя пулеметами и рабочих, которые пришли из Одессы на подмогу. Им также выделил два пулемета, захваченных у белых на станции.
– Ждите подкрепления, оно на подходе, – наказал он оставшимся.
Через десять минут бригады на Заставе-первой уже не было. Вооруженные рабочие и пеший взвод котовцев начали занимать круговую оборону – не дай бог подойдут белые, их в Одессе сейчас несколько тысяч, и все будут двигаться через Заставу.
Вечерние сумерки были затяжными, лиловыми, словно бы их изнутри подсветило невидимое солнце, с пластами дыма, ползущими над землей, такие сумерки обычно рождают в человеке печаль.
Что день грядущий им готовит, люди не знали, но верили, твердо верили в то, что завтра будет лучше, чем сегодня и дети их станут жить в недалеком будущем сытнее, лучше, красивее, богаче, чем ныне, иначе было бы очень несправедливо – проливать свою кровь и расплачиваться за нее болью, сгоревшими домами, истерзанной землей и убитыми родичами.
Лиловый вечер загустел, пошел рябью, полосами, потемнел, в нем шевельнулось что-то живое, неведомое, дым, ползущий от недалекого пожарища, сделался едким, как кислота, на глазах у некоторых бойцов даже проступили слезы. А может, не дым был виноват, а что-то другое, о чем они не говорили, – даже намеков на этот счет не было, – люди просто-напросто плакали…
По дороге котовцы нагнали небольшого старичка с мешком за плечами, аккуратно перехваченным веревкой и высоким библейским посохом в руке.
Старичок шел, погруженный в себя, странно выглядел на пустынном большаке и был, кажется, равнодушен ко всему, что окружало его. Он ни на что не обращал внимания. На конников Котовского тоже не взглянул, будто их не существовало вовсе. Комбриг покосился на него и невольно придержал коня: слишком знакомым было лицо у старичка.
В следующее мгновение он вспомнил его имя: Афроим.
Тот нисколько не изменился за эти годы, был все тем же мальчиком с жидкой седой бороденкой.
– Афроим, здравствуй, – негромко проговорил Котовский, ему показалось, если говорить громко, Афроим, будто диковинный хрусталь, рассыпется, обратится в стеклянную пыль…
Старичок вздрогнул, поднял голову, лицо его обрело осмысленное выражение. Он приподнял над головой шапчонку.
– Здравия желаю, товарищ большой начальник.
– Куда путь держишь на ночь глядя?
– К ближайшему ночлегу. Как только найду, где можно переспать, так и остановлюсь.
– До утра. А дальше?
– Дальше – в город Вознесенск. К сестре. К себе зовет сестра, хочу к ней прибиться.
– А свой дом куда же?
– Дома у меня уже нет, Грегорей. Сожгли. Старушонку свою я похоронил. Дети разбежались. В общем, один я остался.
Невеселая была судьба у бессарабского правдолюбца.
– Может, мы тебе сумеем чем-нибудь подсобить? Поехали с нами! Запасную лошадь мы тебе найдем… А, Афроим?
– Поздно мне пускаться в путешествия, Грегорей, надо к вечному стойлу прибиваться. Навсегда уже.
– Ну, смотри, Афроим. Наше дело – предложить, твое – отказаться. Осторожнее только будь – на дорогах ныне разные люди встречаются.
Афроим вновь приподнял над головой шапчонку.
– Спасибо за предупреждение. Учту!
Военврач Ольга Петровна Шакина стала в бригаде своим человеком, ей подчинили не только перевязочный отряд, но и ветеринарную службу. Не было бойца, который не знал бы ее в лицо… Но хоть и находилась она в бригаде, а Котовского по-прежнему видела редко: война ведь – дело суетное и непредсказуемое.
Поскольку бригада в последние дни и недели действовала самостоятельно, в отрыве от сорок первой дивизии и дивизии Якира (да и отношения у комбрига с начдивом Якиром были не самыми добрыми), то Григорий Иванович с радостью встретил приказ, пришедший в штаб к Юцевичу, о преобразовании Второй кавалерийской бригады в Отдельную.
– Такую новость даже стаканом хорошего вина отметить не грех! – Котовский не удержался, потер руки.
Это сейчас он стал иногда за ужином пропускать пару-тройку стопок крепкой самогонки или «монопольки», а раньше обходился только вином.
Юцевич критически глянул на мощную фигуру комбрига: при такой комплекции одного стакана мало будет, и двух стаканов мало… Это все равно что слону дробина. Вино надо отмерять четвертями.
На несколько дней котовцы застряли в городе Ананьеве, – соответственно, задержку эту можно было считать плановой: бригада должна была принять пополнение. Как всегда – разношерстное, наряженное в лохмотья, клоунское, несерьезное, но все равно это пополнение было боевым, и тех, кто не был бойцом, предстояло сделать таковым. В будущих схватках все пооботрутся, приладятся друг к другу, станут единым целым. Люди получат оружие, а воинский прикид – то бишь наряд, одежда… Одежда – это дело наживное, времени много не займет, особенно сейчас, когда бригада берет много трофеев. В том числе и вещевых. Обеспечить новобранцев штанами, например, можно любыми – такими штанами, которых даже в махновских частях нет, вот ведь как. Не говоря уже о френчах, о папахах и длиннополых кавалерийских шинелях.
Вечером Котовский собрал командиров, – и не только их, а и всех, кто был близок ему, с кем он грыз землю и лед, купался в мерзлой воде на переправах, горел в полыхающей степи и совершал стокилометровые переходы по скользким зимним дорогам, стараясь догнать удирающего противника. Это были люди, которых Котовский будет помнить до последних дней своей жизни.
В большом купеческом доме, в центральном зале был накрыт стол. Особых разносолов на нем не было. Дымящаяся картошка, капуста в вилках и россыпью, соленые, тугие, вкусно хрустящие на зубах огурцы, яблоки свежие, – купцы умели сохранять их до весны, – и яблоки моченые, жареное мясо, посыпанное душистым, также жаренным на сковороде чесноком, порезанным мелкими дольками свежий пшеничный хлеб и
