я никогда не давал ему права наказания, даже выговора. Во-первых, это очень трудная вещь. Во-вторых, я считал, что право наказания должно быть сосредоточено у одного лица, чтобы не путать и не мешать друг другу. От этого работа педагогов делалась труднее, ибо они должны были иметь авторитет.
Говоря об авторитете, многие педагоги убеждены, что авторитет либо дается от бога – родился человек с авторитетом, все смотрят и видят, что он авторитетен, либо должен быть искусственно организован. Поэтому многие говорят: «Что это вы при воспитанниках сделали замечание учителю. Вы подрываете его авторитет».
В моей практике я был убежден, что педагог, воспитатель или учитель, не должен иметь права наказания, и я никогда не давал ему права наказания, даже выговора.
По-моему, авторитет проистекает только от ответственности. Если человек должен отвечать за свое дело и отвечает, то вот его авторитет. На этой базе он и должен строить свое поведение достаточно авторитетно.
Я не могу останавливаться на методике работы отдельных преподавателей, это потребовало бы много времени, но я скажу, как я сам с воспитанниками, с отдельными личностями работал как воспитатель.
По отношению к отдельной личности я предпочитал и рекомендовал другим предпочесть все-таки атаку в лоб. Это значит, если мальчик совершил плохой поступок, отвратительный, я ему так и говорю: «Ты совершил отвратительный поступок».
Тот знаменитый педагогический такт, о котором так много пишут, должен заключаться в искренности вашего мнения. Я не позволю себе ничего скрывать, маслить, я говорю то, что я на самом деле думаю. Это наиболее искренне, просто, легко и наиболее эффективно, но как раз не всегда можно говорить. Я считаю, что разговор меньше всего помогает. Поэтому, когда я раз увидел, что мои разговоры не нужны, я уже ничего не говорил.
Например, мальчик оскорбил девочку. Я об этом узнал. Нужно об этом говорить? Для меня важно, чтобы и без разговора он понял, в чем дело. Я ему пишу записочку и отсылаю в конверте.
Нужно сказать, что у меня были такие «связисты». Это десятилетние мальчики с глазами сложными, как у мухи: они всегда знают, где кого можно найти. Обычно такой связист – хорошенький мальчик, имеет большое значение. Я передаю ему конверт. В конверте написано: «Евстигнеев, прошу тебя зайти сегодня в 11 вечера». Мой связист прекрасно знает, о чем написана записка, что случилось, почему я его зову и т. д., всю подноготную знает, но и виду не подает. Я ему говорю:
– Отдай записку.
И больше ничего не говорю. Я знаю, как это делается. Он придет в столовую:
– Вам письмо.
– Что такое?
– Вас Антон Семенович зовет.
– Почему?
– Я сейчас тебе объясню. А помнишь, как ты вчера обидел такую-то?
А в половине одиннадцатого этот связист придет.
– Ты готов?
– Готов.
– Тебя ждут.
Иногда этот Евстигнеев не вытерпит и зайдет ко мне не в 11 часов вечера, а в 3 часа дня.
– Антон Семенович, вы меня звали?
– Нет, не сейчас, а в 11 часов вечера.
Он идет к ребятам. А они уже спрашивают:
– Что такое? Отдуваться?
– Отдуваться.
– А за что?
И до 11 вечера ребята его разделывают под орех. В 11 он приходит ко мне бледный, взволнованный всем сегодняшним днем. Я его спрашиваю:
– Ты понял?
– Понял.
– Иди.
И больше ничего не нужно.
В других случаях я поступал иначе. Я говорил связисту:
– Немедленно явиться!
И когда вызванный приходит, я говорю все, что я думаю. Если же это человек трудный, который мне не верит, против меня настроен, недоверчиво ко мне относится, я с тем разговаривать не буду. Я соберу старших, вызову его и в самом официальном, приветливом тоне буду с ним говорить. Для меня важно не то, что я говорю, а как другие на него смотрят. Он на меня поднимает глаза, а на других детей боится смотреть.
Я говорю:
– А дальше твои друзья тебе расскажут.
И они расскажут ему то, чему я их раньше научил, а он будет воображать, что это они сами придумали.
Иногда требуется особая система. Были случаи, когда я приглашал всех ребят, но чтобы не показать виду, что я приглашаю всех, чтобы разделаться с одним, я ставлю на стол чай, пирожные, ситро. Обычно ребята не знают, в чем дело, и страшно интересуются. И тут в беседе, за чашкой чаю, за шутками они думают, кто же виноват. И иногда даже виду не покажешь, кто виноват. А если они сами в разговоре расскажут, кто в чем виноват, то тут же над ним и пошутят. После чая все с хорошими чувствами, настроениями идут в спальню.
– Все было прекрасно, но вот видишь, как ты нас подвел.
И на следующую шестидневку я опять приглашаю их же чай пить. Они понимают, что это проверка, проверочное чаепитие. И они сами рассказывают мне, как они с ним поговорили, что он дал обещание, что назначили ему шефа:
– Не беспокойтесь! Все будет благополучно!
Один раз был такой случай, что началось чаепитие и вдруг обнаружился такой проступок, что дежурный командир предложил прекратить чай. И это было заслуженно. И все страдали на другое утро, так как их встречали вопросом:
– Ну, были в гостях? Пили чай?
– Нет…
Это все формы индивидуальной обработки. Особенно важны такие формы, которые приходят от самого воспитанника. Обычно мальчик или девочка приходят и говорят: «Мне нужно поговорить с вами по секрету».
Это самая дружеская и лучшая форма.
Но в некоторых случаях я позволял себе изменить фронтальную атаку и заняться обходным движением. Это тогда, когда против личности восстановлен весь коллектив. Тогда бить фронтально человека нельзя, он остается без защиты. Все против него, я против него, и человек может сломаться.
Был такой случай. Была девочка, милая, хорошая, но побывавшая на улице. Далась нам она очень трудно, но через год начала исправляться, и вдруг пропали 50 рублей из тумбочки у ее подруги. Все сказали, что их взяла Лена. Я дал разрешение на обыск. Произвели обыск. Не нашли. Я предложил историю считать исчерпанной. Но через несколько дней в клубе, в читальне, эти деньги были найдены под гардиной, спрятанные в особые приспособления для закрывания окон, и ребята сказали, что они видели, как Лена вертелась около этих окон и даже в руках что-то держала. Все ребята сказали ей: «Ты украла».
Вижу, что ребята действительно убеждены. Они требуют наказания за кражу. Я вижу, что ни один человек не склонен стоять за нее, даже девочки, которые обычно
