Книга Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я» - Эндрю Соломон

Нет такого явления, как репродукция. Когда два человека решают завести ребенка, они участвуют в акте «продукции», и широко используемое для обозначения этого процесса слово «репродукция», подразумевающее просто слияние двух людей, – это лишь удачный эвфемизм для успокоения будущих родителей, пока те не поняли, что свалилось на их головы. В подсознательных сладостных фантазиях о будущем ребенке люди часто видят в нем продолжение самих себя и своей жизни, а не какую-то отдельную личность. Ожидая лишь последующего развития своих собственных генов, многие из нас оказываются не готовыми столкнуться с потребностями самих детей. Родительство внезапно и навсегда включает нас во взаимоотношения с «незнакомцем», и чем непонятнее этот незнакомец, тем сильнее может быть чувство отторжения. В лице наших детей мы видим «гарантию» того, что никогда не умрем. Дети, которые в силу своих особенностей не поддерживают эту «фантазию бессмертия», для родителей – боль и оскорбление; а мы должны любить их за то, какие они есть, а не за то, что они воплощают наши лучшие качества – это гораздо сложнее. Любовь к детям требует развития воображения. «Кровь не водица» – так было в древних обществах, так остается и сейчас. Нет ничего более приятного, чем успехи детей и прочные взаимоотношения с ними, и мало что может быть хуже, чем их неудачи и отвержение. Наши дети – не мы: у них могут проявиться гены далеких предков (throwback genes) и рецессивные признаки; на них с самого начала влияют условия среды, которые не могут от нас полностью зависеть. Но в то же время мы – это наши дети; реальность родительства никогда не «отпустит» тех, кто на него решился. Психоаналитик Д.-В. Винникот однажды сказал: «Нет такого понятия, как „просто ребенок“ – а это значит, что если вы хотите описать ребенка, то обнаружите, что помимо ребенка описываете еще кого-то. Ребенок не может существовать один, он всегда часть взаимоотношений»[3]. Поскольку наши дети похожи нас, они наши самые драгоценные почитатели, но поскольку они отличаются от нас, они могут быть нашими самыми яростными критиками. С самого начала мы искушаем их своим жизненным примером и страстно желаем того, что может стать самым ценным подарком судьбы – чтобы они выбрали жизненный путь, соответствующий нашей системе ценностей. Хотя многие из нас гордятся разницей между собой и родителями, мы ужасно расстраиваемся, видя, как наши дети отличаются от нас.

Большинство детей наследует хоть какие-то черты своих родителей благодаря генетической связи между поколениями. Это так называемые сквозные (вертикальные) параметры идентичности. Из поколения в поколение черты и особенности передаются от родителя к ребенку не только через нити ДНК, но и посредством усвоения культурных норм. Этническая принадлежность, к примеру, – тоже вертикальный параметр идентичности. Цветные дети обычно рождаются у цветных родителей. Из поколения в поколение передаются как гены, отвечающие за цвет кожи, так и образ себя как носителя такого-то цвета кожи, хотя этот образ у представителей разных поколений в чем-то может различаться. Язык – тоже вертикальный параметр идентичности. Например, большинство людей, говорящих на греческом языке, учат греческому и своих детей, даже если знают другие языки или говорят на другом языке уже долгое время. Религия во многом является вертикальным параметром: родители-католики, как правило, воспитывают детей в духе католицизма, хотя эти дети потом могут отойти от религии или обратиться в другую веру. И национальность – вертикальный параметр, за исключением ситуации с иммигрантами. Белокурость и близорукость часто передаются от родителей к детям, но в большинстве случаев не становятся существенным компонентом идентичности – белокурость не обладает какой-то особой значимостью, а близорукость легко корректируется.

Однако часто у человека могут присутствовать врожденные или приобретенные черты, которых нет у его родителей, и ему приходится соотносить себя с определенной референтной группой. И это уже будет горизонтальная идентичность. Она может быть связана с проявлением рецессивных генов, случайными мутациями, влиянием пренатальных факторов, а также ценностями и предпочтениями, которые ребенок не унаследовал от своих предков. Быть геем – это горизонтальный параметр идентичности. Большинство гомосексуальных детей рождены гетеросексуальными родителями, и поскольку их сексуальность не зависит от влияния группы сверстников, они усваивают гомосексуальную идентичность, общаясь и участвуя в субкультурных компаниях вне семьи. Физическая инвалидность скорее будет горизонтальным параметром идентичности, как и гениальность. Психопатия – тоже часто горизонтальный параметр; большинство преступников воспитываются не в бандитских семьях и приходят к криминалу своим особым путем. Такими же параметрами являются аутизм и умственная отсталость. Ребенок, зачатый в насилии, уже рождается с эмоциональными проблемами, о которых не имеет представления его собственная мать, хотя они проистекают из ее травмы.

В 1993 году мне поручили исследовать особенности культуры глухих людей для New York Times[4]. Мои представления о глухоте заключались лишь в знании, что это дефицит слуха. В последующие месяцы я погрузился в мир глухих. Большинство глухих детей рождаются у слышащих родителей, и часто эти родители придают огромное значение наличию слуха, затрачивая колоссальное количество энергии на развитие у детей устной речи и чтения по губам. Поступая таким образом, они рискуют пренебречь другими сферами и возможностями развития своих детей. У некоторых получается достичь успеха в чтении по губам и понятно изъясняться, но кому-то это не удается, а они годы напролет тратят на аудиологов и логопедов вместо того, чтобы изучать историю, математику или философию. Многие начинают принимать свою глухоту в подростковом возрасте, и это становится величайшим освобождением. Они оказываются в мире, где Жест является знаком, и раскрываются как личности. Некоторые слышащие родители принимают этот путь развития, другие сопротивляются такому выходу из положения.

Подобная ситуация показалась мне близкой, поскольку я гей. Геи обычно растут в семьях гетеросексуальных родителей, считающих, что их детям тоже лучше быть гетеросексуальными, и порой испытывают серьезное давление в этом вопросе. Такие люди часто признают и принимают свою гомосексуальность уже в подростковом возрасте или позже и испытывают от этого облегчение. Когда я начал писать о глухих, кохлеарный имплантат[5], обеспечивающий некоторое подобие слуха, только входил в употребление. Родители глухих людей провозгласили его чудесным лекарством от ужасного дефекта, но сообщество глухих восприняло это как акт геноцида. С тех пор обе стороны смягчили свои позиции, но проблема осложнялась тем, что имплантат будет работать тем эффективнее, чем раньше он установлен, в идеале – в раннем детстве[6], таким образом, чаще всего решение об имплантации принимается родителями еще до того, как ребенок сможет высказать свое обоснованное мнение. Разбираясь в этом споре, я подумал, что мои родители охотно согласились бы на нечто подобное, какую-то раннюю процедуру исправления ориентации на гетеросексуальную. Не сомневаюсь, что, появись такой способ сейчас, он мог бы уничтожить большую часть гей-культуры. Меня печалит такая перспектива, и сейчас, когда углубилось мое понимание культуры глухих, я осознал, что для моих родителей известие о моей ориентации было сродни известию о рождении глухого ребенка. Если бы я сам с этим столкнулся, я решил бы сделать все возможное, чтобы исправить это отклонение.