Осветил — никого нету. Осветил все дома — никого. Стоит на столе водка и полбарана вареного. Сажусь, ем. В двенадцать часов ночи пришел отец.
— Здравствуй, сынок. Ты чего без спросу поел?
— Да я же сын.
— Все равно пропадешь.
— А ты как пропадешь?
— А я пропаду только тогда, когда ты ось острую, что на дворе, прямо мне в рот воткнешь.
Он ко мне, я от него. Во двор побежал за мной. Я ось схватил, он рот открыл, я раз его — и убил. А он сказал, когда еще живой был, что схоронить под ракитой. Так и сделал. Выдернул ракиту, там ямина, спустил туда отца. А я ведь стосковался по матери, по отцу. Решил к нему сходить. Подговорил меня на бичеве спустить под тот же куст. Спустили меня, иду — там темно. А в одной двери огни горят и там всякие черти: кривые, хромые. Всякие инструменты там. А я тоже был скрипач и скрипочка со мной. Я под лавку залез, лежу. У них сыгровка. Самый старый черт говорит:
— Не подыгрывать!
А мне не видно. Все кончат, а я еще трынь по струнам.
— Кто подыгрывает?
Ругает их, бьет. На третий раз нашли.
— Кто такой?
— Отца пришел посмотреть.
— Ты что, играешь?
— Играю на всем.
— Гитару надо нам.
— У меня есть дома.
— Так пусть чертенок сходит за ней.
Сообразил, что дело не так. Говорю:
— Гитара за образами.
— А тогда сам сходи.
— А покажите, где отец.
— Отец — сивый, кривой конь-водовоз.
Отец говорит человеческим голосом:
— Проси меня отпустить за гитарой съездить, а сам меня между ушей стукни поленом.
Так и сделал. Стал отец человеком.
— Ну, — говорит, — ты меня выручил из одного места. Теперь надо еще в рай сходить.
Напился пьяный я. Проснулся, гляжу — на хорошей койке.
— Где же я?
— Тише, в раю ты.
Поставили меня в дверях сторожить, никого не пускать. Идет смерть. Пропустить просит ее. Не пущаю никак. Пошел к господу доложить, мол, так и так. Господь говорит:
— Пусть уничтожает женщин от двенадцати до пятидесяти лет.
А я ей сказал:
— Грызи дуб старый три года от двенадцати до пятидесяти лет.
Второй раз пришла, детей грудных от году по пяти умертвлять господь приказал. Я ей говорю, что теперь молодой дуб грызть три года, от года до пяти лет.
— Ох, за что такое наказание?
Заохала смерть, пошла. Что ж ей больше делать? Так обманывал я ее три раза. Ангелы господу донесли, что я его обманываю. Призывает он меня и говорит, что в наказанье буду смерть на своих плечах носить. Захохотала смерть от радости, в ладони захлопала. Села на меня, и повез я ее на своих плечах. Долго ли, мало ли нес, а только пристал. Вижу — серый камень, сел отдохнуть. А любил я очень табак нюхать. Достаю табакерку, табак нюхаю. А смерть и так и сяк изловчается с плеча — заглядывает, что я делаю. Потом попросила дать ей понюхать.
— Слезай, — говорю, — на землю, понюхай.
Слезла она, нос свой затолкала в табакерку. Я ей говорю, чтоб всю голову. Она так и сделала, а ноги ее я сам затолкал. Захлопнул табакерку, бросил ее подале да так до сих пор и живу.
В РАЙ ИЛИ ПЕКЛО?
ЭТО однажды пришлось так. Один парень. Ну, его вроде начинали водить. По хорошим местам, где рай, — там цветы разные, там всякие хорошие вещи. А потом ведут по улице, написано на заголовке: "Пекло". Ага. А что такое, заходит, пекло? Там девок табун, гармонь-баян играет, пляшут, водки, папирос. Что ты! Танцы такие идут! И сидит за скатертью за красной с большой книгой человек.
— Ну, куда тебя, молодой человек, записать?
— Конечно, в пекло, тут, смотри, тут и девчата, тут и водка, и папиросы, куда лучше-то.
— Ну, иди распишись. — Расписался. — Вот тебе будет койка.
Ну что ж. Утром встает, поглядит: а черти возле котла для грешников кипятится, только хвосты крутятся там, а этого-то ничего нет.
— Слушайте, ребята, а где-ка это я?
— В пекле, где.
— А это где... девки?
— ...Так бы тебя сюда не затянули.
Ну что делать.
— Теперь, — говорят, — милый мой, никуда ты не девашься, тебя зарегистрировали, ты расписался.
Ну что будем делать? Минут двадцать не прошло, прибежал маленький чертененок, толкует:
— Все на конференцию, быстро!
А грешников-то триста душ, их же надо караулить.
Говорят:
— Вот ты еще пока присягу не принял, бери палку и карауль.
Он так и сделал. Ходит, ну вот хоть бы ты на дежурстве или я, знаешь, так это резво ходишь.
Ну что ж. Ангел приходит.
— Твои родители молются за своих покойников, царство небесное.
Ну, ангелу надо выкупать из ада кромешного. Он приходит.
— Молодой человек, ты мне этих душ триста грешников отдашь?
— Дашь... ишь ты умный какой, дармака ты хочешь получить покойников.
Ну, он понял, ангел, в чем дело. Вернулся, взял полштофа хорошей водки, предложил ему, принес. С радостью взял, что ты думаешь! И тут же, как выпил, и скапустился. Ангел забрал эти триста душ, увел. Черти прибегают с конференции, лежит наш дежурный и палка около него. Они его будят:
— Ванюшка, чего ты спишь? Где грешники, гад?
А он себе глотку колотит пальцем — что, дескать, пропил, а они думают — сожрал.
— Ах ты, проклятый человек, ты сожрал триста душ за три часа, ты и пекло у нас сожрешь!
Выгнали. Ну что, парень ходил-ходил, пришлось пропустить в рай, в пекле не годился.
ПРО ЧЕРТЕЙ
БЫЛО это однажды, жили черти: у него было три сына. Старшему говорит:
— Ты возьми всех богатых введи в грех.
Среднему — взять в плен всех преосвященных. Самому маленькому — крестьян.
Эти два сына своих сомустили. Малый не может сомустить в грех. Старый черт стал его бить.
Он говорит:
— Не бей, может, возьму в плен.
Мужик пашет пашню.
— Но, Савраска, допахивай. Пашню допашу, тебя отпущу, поем и снова пахать буду.
Черт взял хлеб вытряс. Мужик взял мешочек — пустой. Что такое? Человек унес бы с мешком, от птиц остались бы
