Опять гибнут… — поддержал беседу Постников.
— Да чего там говорить, вот он пример наглядный — за какие-то фунт-два золота убили Осиповых, это ж не те деньги, чтоб навек хватило, а грех на душу убийцы взяли, и всё из алчности, будь она неладна, — возмутился Малов.
— Что хоть известно, проявил себя кто, зашевелился? Как Лаптев с Никитиным? — спросил Тихомиров.
— Вы знаете, Николай Егорович, эти два голубчика спокойны, как водичка в лужице. Всё вместе, и впрямь друзья, с вечера до утра провели в доме покойного Никиты, на похоронах были, участие такое, словно иных забот нет.
— Вот как? — удивился Тихомиров. — Странно… А не прикопали ли они золото в погребах своих?
— Кто знает, обыск не делали, дабы не вспугнуть, присматриваемся.
— А что, если зарыли там, в тайге, вблизи участка Осиповых, а потом рассудят, когда забрать?
— И такое возможно, — согласился Ряженцев.
— Лаптев и Никитин калачи тёртые, понимают, раз слухи пошли об осведомлённости полиции, золото, если они на самом деле его взяли, близко прятать не станут, будьте уверены, — заметил Постников. — Одно остаётся, как сказал Святослав Романович, присматриваться к ним, ну и на других поглядывать.
— Да-а, а я надеялся, сразу раскроются паразиты, а оно… — сожалел Тихомиров. — Ничего, время покажет, оно всегда по местам всё расставляет.
— Расставляет, — повторил исправник. — Только бы знать, когда?
Сибирская зима длинная, заснеженная, морозная, то с метелями, то с лёгким обильным снегопадом, заботливо окутывающим лесных красавиц — сосны, кедры, ели, а кусты заметает, бывают и сильные ветра, но они больше идут верхом, сопки сдерживают их напор, а потом в долинах речек, плутая по верхушкам деревьев, ослабевают. В очень холодные дни и с сильным ветром лучше не выходить на улицу — мороз как силу берёт — жжёт лицо, хватает за нос и уши, а ветер старается снять шапку, распахнуть армяк или тулуп, забраться внутрь и устроить стынь.
Олёкминские мужики, кто занимается охотничьим промыслом, сейчас в тайге. Соболь, белка, горностай, лиса — это тот пушной зверь, что золото, мех которого разный по видам. Охотники да и сведущие скупщики знают в нём толк, щупая и осматривая выделанные шкурки, каждый даёт им свою оценку. Всё важно: пух, ость, направляющий волос, их соотношение и цвет, разумеется, и плотность, а отсюда и мездра — прочность на разных участках шкурок.
Кто ж не знает природную красоту пушнины, её красоту и способность греть живое человеческое тело, придать значимость, если носить богатую шапку, шубу или пышный воротник. К тому же это долговечный материал, из глубины веков не выходящий из моды. Пушной мех всегда в цене, постоянно пользуется спросом. Добыть, однако, не так просто. Следует расставить ловушки и капканы в местах обитания пушного зверя, устраивать таёжные путики и на лыжах покрывать не один десяток километров почти ежедневно, проживая в зимовьях. Капканы это одно — попался зверёк, снял, насторожил приманку снова и подался дальше, к следующей ловушке. А есть и другое. У всех охотников четвероногие помощники — собаки, главным образом лайки. Эти своим чутьём слышат и обнаруживают зверя и загоняют его на дерево. Что касается лис, собаки азартно гонят их, стопорят бег, а те ищут мелкие впадины или бугорки, в лучшем случае прячутся в ложке или в лощине, а тут уж ружьё и зоркий глаз в дело вступают, да выстрел так сделать надо, чтоб только в голову попасть, краем берут — одной дробиной. Потому в заряде дробин всего несколько, а иные одну картечину вкладывают, дабы шкурку меньше повредить, то ж на цену влияет.
По путику идут двое охотников, собака одна. Она забегает то далеко вперёд, то возвращается к хозяину, крутнётся и снова кидается опередить людей, иной раз забежит в сторону, если услышала какой настороживший её звук, потом назад и снова на виду. Идут молча — уставши, а больше не привыкшие к промыслу, коим пришлось заниматься в эту зиму. Ранее добывали пушнину от случая к случаю, так, чтобы не маяться от безделья, не быть предметом обсуждения селян, мол, смотрите каковы лодыри, сидят на печи ноги свесив, не мужики, а лапти плетёные, по годам зрелые женихи, но кто ж с ними судьбу вязать будет?
Проделав путь с десяток вёрст, проверили ловушки, достали двух соболей кофейного цвет с проседью и трёх горностаев, белые, как только что выпавший снег, с чёрным кончиком на конце хвоста. Сегодня удачный день! А то один зверёк попадётся, в другие дни ничего — пусто, и досада берёт. За три зимних месяца добыли всего одну лису, да и та рыжая плутовка заставила охотников погоняться за ней, всё норовила от собаки скрыться, а стрельнули неудачно — попали в холку.
Смеркалось. Путик заканчивался и привёл к зимовью. Увидев таёжный уют, настроение приподнялось — наконец-то! Вошли в избушку, растопили печку, а как огонь взял силу, повалило тепло. Готовить еду было из чего — мясо убитого неделю назад оленя хранилось в небольшом лабазу. Залезай, бери замёрзший кусок, клади в сотейник — вари шурпу или жарь и ешь от пуза; приготовить чай, воды хватает — ручей рядом, он замёрзший, но, наколов льда, остаётся только растопить его в котелке и вскипятить.
Присели за ужин через час, голодные, не терпелось насытиться, предаться отдыху. На тесовом столе, устроенном меж нарами, горела масляная лампа, от взмахов рук, движений людей и дыхания огонёк колебался, бросал слабый свет, но достаточный, чтоб видеть друг друга и еду на столе. Лампа немного коптила от сгораемого животного жира, но главное, она давала свет, а это в ночи придавало комфорт.
— Неплохо сегодня соболя взяли, да горностая добыли, — говорил Лаптев и жадно жевал мясо, запивая жидким его отваром — шурпа получилась на славу, а может, от голода и, будучи уставшими, казалась вкуснее.
Никитин ответил не сразу, он хватал еду и набивал себе рот, ел спешно.
— Чего молчишь? — спросил Лаптев.
— Ж-жрать хочу, — выдавил товарищ через не дожёванную во рту пищу.
Через четверть часа, оба насытившись, откинулись на нары, сон подкрадывался, но они отгоняли его, хотелось попить чаю, залить то, что съели, ублажить себя ароматным напитком, заваренным сушёными листьями лесной смородины и брусничника.
— Вот теперь жить можно! — блаженствовал Никитин.
— Можно, — вторил Лаптев, от сытости поглаживая живот. — Пред чаем накрошим сухарей в шурпу, собаку накормим, остатки на утро оставим, самим пожрать утром, собаке дать.
— Лучше ей сырую кость оленя бросить, пусть грызёт, согревается, а шурпу и сами доедим.
— Согласный, кость мясная, так что поест и зубами поработает.
— Как
