Книга Новый порядок (Часть II) - Александр Dьюк

Маэстро не дождался никакой реакции. Высокомерное молчание почему-то перестало злить — вызвало обиду. И зависть такой железной выдержке.

— Я, знаешь ли, не сам на это подписался, — шмыгнул носом Бруно, катая окурок сигары в пальцах. — Меня за шкирку притащили, как кошака обоссавшегося. Меня вообще тут быть не должно!

Он со злости бросил окурок на пол, рассыпав по доскам быстро гаснущие искры.

— Два! — воскликнул Бруно, показывая в темноту три пальца. — Два сраных месяца назад я жил и в хуй не дул! С утра выпил, вечером закусил — красота-сказка! А потом встретился мне один полудурок…

Бруно вздохнул, остывая от вспышки праведного гнева, почесался за ухом, задавил носком туфли окурок.

— Хотя я уж не знаю, кто из нас полудурок, — сказал Маэстро спокойнее. — Да не в том суть, понимаешь? Возился с ним, как с дитем малым…

Собеседник стоически молчал. Бруно уже не обращал внимания. Покорный, молчаливый слушатель вполне устраивал его.

— Ну вот смотри, — Маэстро даже оживился и принялся загибать пальцы, — корешей я всех растерял, с крышей он меня рассорил, в криминал втянул, да в такой, что мою рожу уже в охранке знают и хотят много о чем спросить известно где, понимаешь, нет? Меня из-за него пинали, — Бруно начал загибать пальцы по новой, — шпыняли, гоняли, жгли, в плен брали, пытали, давеча вообще на куски порвало и обратно кое-как сляпало, даром не ебали только! В меня стреляли, я стрелял, башку мне отбили так… еще немного — дураком останусь. Не то чтоб я до того дураком не был, — пристыженно добавил Бруно, — но все равно, понимаешь, обидно. И знаешь, чем он мне за все это отплатил, а? Ну подумай.

Слушатель молчал, наверно, думал, но слишком долго — Бруно не вытерпел.

— Что? Нет идей? — усмехнулся он. — А я те скажу: с бабой на вечеринке водку жрет и развлекается! Как тебе, а? А я туточки, с тобой сижу, ага. Я ж его в люди, считай, вывел, — возмущенно потряс пальцем Бруно, — но только замаячила бабья жопка — пиздуй-ка ты, Бруно, и нахуй ты больше не нужон! А ты еще на меня обижаешься, — выразительно вздохнул Маэстро и поскреб волосы обеими руками. — Вот справедливо это, как думаешь, нет? Ну скажи уж! — с упреком потребовал он.

Слушатель так ничего и не сказал. Может, и хотел бы поддержать этот разговор и наверняка поделился бы своими мыслями о справедливости и бабьих жопках, если бы вот уже полчаса как не был абсолютно полностью и совершенно мертвым.

IV

Капитан Вальтер Цамм шел за комендантом форта «Зеевахт». Он не понимал, что происходит, но, как любой исполнительный офицер, не задавал вопросов и молча подчинялся приказу.

Все началось с того, что комендант прибыл в форт к десяти вечера, хотя сегодня ему надлежало отсутствовать, а на дежурстве находился заместитель — полковник Бегренц. Но комендант приехал, вел себя странно, как будто не в себе был, собрал нескольких офицеров у себя в кабинете и около часа проводил совещание, после которого господа выходили с крайне растерянным, потерянным и испуганным видом. А хэрр полковник так и вовсе выкатился из кабинета белый, как полотно и держась за сердце. Пришлось будить фельдшера, прибежавшего с бутылкой нашатыря.

После устроенного за какие-то грехи разноса комендант вызвал к себе Цамма и вел себя еще страннее. Долго разговаривал об офицерской чести и верности Империи в тяжелые для нее времена, затем принялся нахваливать Цамма как образцового офицера чуть ли не всей имперской армии, незаслуженно обделенного майорскими эполетами, а то и полковничьими. Капитан слушал, стоя по стойке «смирно», и не понимал: о нем ли говорит комендант, а если о нем, тот ли это комендант вообще. У него было прозвище «Шпицрутен», что красноречиво намекало на его отношение к поощрениям, даже словесным. И Цамм даже засомневался бы, если бы не одно «но»: у коменданта частенько спазматически дергалось правое плечо и шея — последствия тяжелого ранения, полученного еще в последнюю кабирскую войну. Дергало его, особенно в приступах гнева так, что страшно делалось — не поломает ли Эксцелленхэрра коменданта до смерти. Того, который ходил по комнате, распаляясь красноречием, дергало, и еще как.

Потом Шпицрутен заявил о каком-то чрезвычайно важном приказе и потребовал от Цамма клятву беспрекословно подчиниться и ни при каких условиях не открывать рта, даже под пытками. В принципе капитан обошелся бы и без нагнетания секретности, но раз начальство требует, капитан Цамм поклялся на Артэме да под очами самого кайзера, чей портрет висел в кабинете.

Затем Шпицрутен вызвал все еще смятенного и растерянного интенданта форта и объявил, что желает устроить инспекцию в пороховом погребе. И это когда время к полуночи подходило. Интендант вместо того, чтобы ткнуть самодура в абзац устава, смиренно стоял, понурив голову, и отирал мокрую и блестящую от холодного пота лысину.

Таким составом они и подошли к воротам погреба. Интендант дрожащими руками вскрыл замок, а комендант наказал Цамму стоять на часах, бдеть и никого не впускать и не выпускать из-за ворот, даже его, коменданта, даже под страхом всех кар земных и господних. Капитан ничего не понял, но приказ есть приказ. Правда, как будет выполнять такой строгий приказ без оружия, Цамм не имел ни малейшего представления, однако отрапортовал «Jawohl, Herr Kommandant» и занял пост. А Шпицрутен с интендантом исчезли за воротами.

Капитан исправно простоял около четверти часа, как новобранец в первом карауле у полкового знамени, пока не почувствовал запах дыма. Цамм поводил носом в ночном воздухе, тщательно принюхался и, хоть был по натуре не из пугливых, почувствовал, как зад потеет. Потому что безошибочно определил и почти сразу увидел, что дымом тянет из порохового погреба.

Раздумывал капитан очень мало и решил, что предпочитает трибунал, расстрел, пять тысяч шпицрутенов, нежели взрыв, который разнесет половину форта. Поэтому Цамм ворвался в погреб и принялся сбивать ползущее к облитой маслом куче тряпья пламя.

Цамм справился своими силами и быстро, благо, пожар начинался от ворот, а интендант, хоть и был бессовестным ворюгой и распродавал казенное имущество чуть ли не через газетные объявления, но за складами следил исправно и не допускал нарушений условий хранения припасов.

Справившись с огнем, капитан спустился в погреб глубже и, пройдя несколько шагов с фонарем в руке, заметил на полу тело интенданта. Тот был мертв, мертвее всех мертвых, хоть и не успел еще остыть. Позже на следствии на вопрос «Что склонило вас к подобной мысли?» капитан Цамм со всей офицерской прямотой отвечал, что к подобной мысли его склонил нож, загнанный хэрру интенданту в подбородок по самую рукоятку.

А вот следов коменданта Цамм не обнаружил. Никаких. Нигде. Комендант просто исчез, как будто и не было его.

Вальтер Цамм не смог ничего объяснить старшим офицерам и был помещен под арест по подозрению в совершении диверсии и убийстве, однако по прошествии двух недель и нескольких допросов был отпущен на свободу. Его спасло то, что ведущего себя странно коменданта в тот вечер видел и слышал почти весь гарнизон.

А затем началось следствие. Большое следствие военного трибунала по делу государственной измены, в котором были обвинены все те офицеры, отчитанные странным комендантом, в том числе Цамм и покойный интендант. Шпицрутен, к слову говоря, до трибунала тоже не дожил — его тело уже утром нашли в одном из портовых пакгаузов связанным и с кляпом во рту. Скончался Эксцелленхэрр, предположительно, от сильной травмы головы.

Естественно, поползли слухи, и уже через пару дней мелкие анрийские газетенки, жадные до сенсаций, пестрили заголовками, что в форте «Зеевахт» объявился не то призрак, не то упырь, не то оборотень-подменыш, явившийся из самой Бездны. Однако никто газетчиков всерьез не воспринимал — в Анрии было не до того. А может, Анрия просто устала за лето от сенсаций.

Трибунал, конечно же, в призраков не верил и, конечно же, мысли не допустил, что хэрр комендант мог находиться в двух местах сразу. Поэтому следствие решило, что подозреваемый был убит уже после неудавшейся диверсии, вероятнее всего, являясь лишь пешкой и ненужным свидетелем в более крупном заговоре. А вот что следствие решило о том, как хэрр комендант исчез из порохового