не нравишься людям, когда тобой не восхищаются. Когда я касалась своих растений или открывала книгу сицилийских сказок, я получала в дар возможность выйти за пределы своего ограниченного «я». Погружаясь в эти миры и становясь частью чего-то большего, я избавлялась от неловкости существования. И уж лучше я буду маленьким человеком, который дивится всему вокруг и трепещет перед миром, чем стану править миром, манипулировать им так, как мне удобно, и в результате начну его презирать. Долли ушла к соседям с экзаменационным табелем в руках. Она даже не попрощалась. И хотя я слышала, как поздно вечером, когда я уже лежала в кровати, она пришла, по-настоящему она ко мне так и не вернулась.
А Вита просунула под дверь записку, в которой сообщала, что им больше некогда устраивать пятничные ужины, и обещала написать, когда «суматоха уляжется». Так и написала: «суматоха». И я вернулась к прежней жизни – к той, что была у меня до нашего знакомства.
Узнав о результатах экзаменов, Долли стала все реже бывать дома. Когда я спрашивала, где она была, она отвечала, что ездила в Лондон на несколько дней, хотя это не всегда было правдой. Случись мне в разговоре с ней или Витой заметить, что машина Ролло стоит у дома, или упомянуть, что видела их в городе, хотя они утверждали, что уехали в Лондон, они легкомысленно отмахивались. Мол, ненадолго заезжали домой, прежде чем опять уехать; или одна говорила одно, другая другое, но при этом у обеих был совершенно невозмутимый вид. Как правило, Долли приходила домой в новой одежде, которую я не узнавала.
Она всегда берегла свои вещи, но тем летом с извращенным удовольствием бросала новые вещи на пол в комнате, бывало, надевала их всего раз или даже ни разу и бросала в кучу мятых вещей под кроватью. Я их поднимала и стирала все, что не было сделано из слишком деликатных тканей. Остальное относила в химчистку, и когда она приехала домой и начала собираться на вечеринку в саду у бабушки и дедушки, все ее новые вещи аккуратно висели в шкафу, завернутые в целлофан, а те, что я постирала и ровно сложила, лежали в ящиках комода. Она меня даже не поблагодарила, а я вдруг поняла, что не хочу обсуждать с ней ни свои усилия по поддержанию порядка, ни ее новую одежду.
Как-то раз в субботу утром, ближе к концу лета Долли была дома и собиралась в Лондон на выходные. Мы стояли на кухне; я готовила завтрак. Она надела короткое платье-футляр, которого я раньше на ней ни разу не видела, – мне казалось, что в таком коротком платье можно пойти только на пляж. Но носят ли на пляже платья? Гардероб Виты тоже стал казаться мне нефункциональным; когда-то я восхищалась ее стилем, а теперь понимала, что он совершенно непрактичный. Начав работать у Виты, Долли перестала носить широкие пушистые свитеры и обтягивающие джинсы, которые прежде часами замачивала в ванне, чтобы они сели. Теперь она одевалась модно и неудобно, словно хотела угодить кому-то другому в ущерб себе. Она наряжалась, подстраиваясь под чужие требования; я так никогда не умела. Интересно, что чувствует человек, которому с такой легкостью удается удовлетворить эстетические требования окружающих? Который интуитивно понимает, что от него требуется и что понравится людям? Король наверняка хотел бы, чтобы я все это умела, чтобы мне было не все равно. Его вторая жена одевается так же, как его мать: они обе такие чистенькие, такие аккуратненькие, как медсестры.
Долли аккуратно заколола свои серебристые волосы. Жирно подвела глаза черным карандашом, продлив стрелки за веко; теперь ее взгляд казался настороженным. В прошлом году у нас в саду поселился лис: залез в нору под сараем, которая была там давно и пустовала много лет. Мы решили, что лис ранен: он был очень худой и двигался неуклюже. Вылезал только в темноте и иногда крался по саду, низко опустив голову и втянув ее в плечи, как преступник, готовый в любой момент пуститься в бегство. Но в последний раз, когда мы его видели – а было это через несколько месяцев после первого его появления, – шерстка у него уже блестела, а кости не проступали под кожей. Сейчас, глядя на дочь и ее настороженный взгляд, я поняла, что лис, возможно, не был ранен; просто он был еще очень юн и под нашим взором постепенно повзрослел и стал собой. Тогда я порадовалась, что всю зиму каждый вечер выносила в угол сада тарелку с собачьим кормом, вымоченным в молоке.
– Ты точно хочешь ехать в Лондон, Долли? – спросила я, коротко обернувшись и взглянув на нее. Я стояла у столешницы и намазывала маслом тост. – Выглядишь усталой. Могла бы остаться со мной, – заметила я, будто она сама этого не знала.
Я протянула ей тост. Она вернула его мне.
– Крампет, мама.
Крампетами она называла тосты с двойным слоем масла – первый слой полностью таял и пропитывал горячий хлеб; второй ложился рельефными желтыми полосками.
Я намазала второй слой масла, а она тем временем молча встала и легонько уткнулась подбородком мне в плечо. Положила ладонь мне на голову и погладила мои волосы, такие же, как у нее, но менее густые. Думала ли она об этом единственном нашем сходстве, ведь волосы у нас были одинаковые, хотя в остальном мы совсем не похожи?
– Ну допустим, останусь я дома, мамочка, и чем мы займемся? – наконец произнесла она ободряющим и немного мечтательным тоном, каким в детстве просила меня рассказать ей сказку.
– А ты чем хотела бы заняться? Что захочешь, то и будем делать, – ответила я.
Она поставила тарелку с тостами и достала контейнер со вчерашним ужином:
– Картофельное пюре? Это на ужин?
– Да. И там одна картошка, но это не пюре, а, скорее, овощной суп, – поправила я ее.
– С белым хлебом?
– Да, – ответила я. – А на десерт ванильный заварной крем. И еще могу сделать сыр с крекерами.
Она тихонько рассмеялась себе под нос. Я почувствовала, как она напряглась и отстранилась, затем выпрямилась и встряхнулась, словно отгоняя насекомое.
– Мне тебя здесь не хватает, – проговорила я.
Она пристально посмотрела на меня и улыбнулась.
– Я вернусь во вторник. Посмотрим наш сериал, – сказала она. – Только я и ты.
Последнюю фразу она произнесла сурово и указала на меня, словно это я регулярно приглашала к нам разных людей по вечерам, а ей эта моя привычка не нравилась.
– Хорошо, Долли. Будет здорово, – проговорила
