— А у меня есть, чем согреться. Поможешь?
Когда спустя пару часов нас находит Ромка, мы с Орестом сидим в пустом джакузи уже оба, и о пиелонефрите я давно забыла. Потряхивая над головой внушительной бутылкой, я допиваю из горла карпатскую наливку, которую Орест привёз из дома, и продолжаю умываться пьяными слезами от истории о девушке, которая не простила Оресту, что он пошёл учиться на художника, а не стал крутым бизнесменом.
— К… как она м. могла? Это же… это же была судьба! — задушевно всхлипываю я, наклоняясь к нему и вытирая слёзы краями его красного шарфа.
— Так и могла… Я не виню её. Она просто женщина. Она хочет семью, детей и достаток. Через неделю у неё свадьба. Выходит замуж за банкира. Заодно и за моего лучшего друга когда-то.
Зарыдать ещё громче мне мешает только громкий Ромкин голос:
— Бля-я… Кого я вижу!
— Меня здесь нет… Тебе кажется, — не прекращая поглаживать меня по голове отвечает мой собрат по джакузи — подумать только, а ведь сначала пожалеть его хотела я.
— Ну, типа с возвращением, засранец! Только ты это… руки свои убери.
— Какие руки? — картинно недоумевает Орест, пока я изо всех сил борюсь с соблазном тайно высморкаться в его красный шарф.
— Такие! Какого хрена вы тут расселись? Слу-ушай… — наклоняясь к нам, он берет меня за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза. Последнее у меня получается с большим трудом. — Она же в дрова! Это ты ее споил?
Такие претензии вызывают во мне всплеск закономерного негодования. Человек мне тут душу изливает, а он со своими грубыми замашками…
— Рома, вот кто тебя пр…сил вмешиваться… вообще? И что ты тут делаешь?
— Я? — разжимает пальцы Ромка, явно огорошенный таким поворотом событий.
— Да, ты, — поддерживает меня Орест. — Уходи, ты нам мешаешь.
— Д… да, — нетрезво соглашаюсь я. — Мешаешь нам! Ты что, не понимаешь, какая у Ореста трагедия! Такая трагедия, да, Орест?
— Ужас просто. После этого я никогда не смогу больше верить людям.
— Вот, видишь! А ты… Орест, послушай меня… Как девушка тебе говорю… Не все такие!
— Вот ты мудак, — не знаю, что снова выбешивает меня больше в этих словах — либо Ромкин неуместный смех, либо его очередная ничем не подкреплённая грубость.
— Рома!
— Да, Рома, — по-прежнему меланхолично вторит Орест. — Хамло ты. Через таких, как ты, я и не верю больше в любовь…
Рыдать, несмотря на проникновенность его слов, я тут же прекращаю — ибо на моих глазах происходит что-то странное. Сначала страдальческое лицо Ореста неуловимо меняется, потом раздаются нечленораздельные звуки, сливающиеся в… обоюдный смех!
Это ещё что такое? Над чем здесь можно смеяться?!
Тем не менее, кое-как проморгавшись, я вижу их обоих, громогласно ржущих уже в два голоса — причем, наклонившись над джакузи, руку Ромка первому подает Оресту, а не мне, хотя я тут же начинаю возмущённо возиться, понимая, что меня в очередной раз развели. Не знаю ещё как, но развели, точно.
— Так, тихо, Женьк, не рыпайся. Не хватало, чтобы ты себе ещё тут шею свернула, — подхватывая меня под мышки, Ромка снова обращается к Оресту. — Слушай, ты нафига ее в джакузи прямо напоил?
— Ромыч, друг. Я это… Не пойми неправильно. Я не знал, что она… Она с тобой?
— Вот теперь будешь знать. И не езди больше ей по ушам, ты ж видишь как она реагирует. Про кого он хоть наплёл, что тебя так развезло?
— П…про банкиршу-у… — снова размазывая по щекам пьяные слёзы, рыдаю я, поражённая таким вероломством волоокого Ореста.
— А, ясно. Старая история. Про Милу Йовович ещё не было?
— Ч…что? Нет!
— А мог бы. Как они один раз потрахались, когда она к нам на сьемки приезжала после «Пятого элемента», и с тех пор у него не стоит. Потому что любовь и все такое. Так желающих доказать, что это излечимо, тут толпы ходят. Я им дорогу на выход еле успеваю показывать по утрам.
— А что, так и было? Мила что, снималась у нас в Киеве? На своей родине?
— То есть, то, что этот перец переспал с ней, тебя не удивляет?
— Ну… откуда я знаю… В жизни вс-ское бывает, а любовь… не знает границ… — снова глядя в предельно честные, подернутые дымкой страданий глаза Ореста, вздыхаю я, пока Ромка меня не прерывает.
— Охренеть, Женька! Просто охренеть! Тебя развести — как два пальца об асфальт! Че я раньше этого не понял, мог бы воспользоваться!
— Не слушай его! — кричит нам вслед Орест, закидывая за плечо съехавший шарф. — Он просто хамло и циник, все это правда! Про банкиршу нет, но это я так… чтоб забыться! А Мила — это святое! Я б не спиздел!
— Спиздел бы, ещё как, — опровергая слова друга, Ромка тащит меня по коридору в свою комнату, а я, повиснув на нем, все пытаюсь понять эти странные привычки экзальтированных творцов.
— Орест ещё лифоны коллекционирует. На память о каждой, кто его лечил от Милы Йовович. Так у него там два ящика забиты, я ему в комиссионку уже предлагал отнести, продать там… Но он типа не из таких — каждая штука ему дорога как память, — уложив меня на свою кровать, продолжает развенчивать образ страдальца Ромка.
— Вы все придурки… Вам за это жизнь отомстит.
— А за что? У Ореста на «Пятом элементе» по серьезу какой-то пунктик, он его раз сто пересмотрел, даже вены в школе из-за Милы Йовович резал. Так что, считай, это у него СРТП или как там его.
— ПТСР, — поправляю я. — И ни фига это не пост-травм…м-тичское расстройство. Он просто козел. Все вы, художники, козлы. И вдохновение вы ищете по-д… дурацки, — понимая, что каждая из этих девушек, наверное, считала себя единственной и особенной в судьбе Ореста, я возмущённо пытаюсь подняться с кровати, но Ромка тут же опрокидывает меня на спину движением одной руки. Другой, быстро расстегнув молнию на моих джинсах, он пытается стащить их, а я, стиснув колени изо всех сил сопротивляюсь.
— Ты… Бля, Женьк… Расслабь ноги. Расслабь ноги, говорю!
— А з…зачем… Ты зачем меня раздеваешь?
— Чтоб в штанах мокрых не спала!
