подушке ломались и вновь воскресали листья, поэтому из комнаты вечно тянуло чем-то земляничным, лесным.
— Мог бы ягодный куст подарить, — вздохнула Ынбёль. — Зачем мне розмарин?
— Единственная причина, — заботливо решил ответить Эш, — по которой наш цветочек дарит такие растения — они не дохнут. Эта дрянь даже в шкафах растёт. Я кучу времени убил, чтобы найти плед, а он был закидан землёй и зарос белладонной. Белладонной! Она ядовитая!
Эш непозволительно долго ругался на гордо сияющего Джебедайя, прежде чем вернуться к коробке семян. Он глядел на разноцветные крупицы, как на подопытных, и что-то шептал. Управлял их ростом. Подпитывал. Речи Верховного подействовали — ведьмы теперь пытались обмениваться знаниями и осваивать другие дары. Джебедайя сидел рядом, просто потому что сердечно переживал за семена и готов был смягчить их боль, если что-то пойдёт не так.
Ынбёль стало очень грустно.
Так уж вышло, что Эллиота нельзя не то что спасти — невозможно было даже усмирить его гибель, сделать смерть уютнее, безболезненнее. Чем кровоточивее жертва, тем сытнее получался ритуал. Поэтому Бао пробили висок. Поэтому Киану вывернули рёбра.
— Жертвы ведь тоже иногда побеждают, — вдруг сказала Ынбёль.
Эш и Джеб снова подняли головы. Переглянулись, но ничего не ответили.
Запах земляники и влажных корней вырубил Ынбёль, которая не могла уснуть три ночи подряд. Эта комната обладала удивительной магией. Может, дело было в свежести. У Лекси с Перси — вечное пекло, у Эр-Джея с Ынбёль — пыль пополам с хламом. А здесь царил особенный порядок. Гармония. Тут, кажется, были чары-транквилизаторы. Изменение сознания происходило по щелчку: у Ынбёль будто ничего не болело.
Будто.
Яростно отодрав руки и ноги от корней, Ынбёль выбежала из свежести и погнала себя в один сплошной мрак своей комнаты. Решила запереться, нырнуть в шалаш, затаиться, притихнуть. Ведь так лучше. Так — правильнее. Эту боль она хочет вызубрить наизусть.
С ног её сбил Джебедайя. Ненамеренно: просто схватил за руку, но, испугавшись, что делает больно, отпустил, и Ынбёль упала. Тут же приподнялась на локтях и диковато уставилась в лицо напротив, которое хмуро смотрело в ответ.
— Совсем плохо?
Ынбёль кивнула.
— Могу смешать успокоительное.
— Не хочу.
— Ты выглядишь мёртвой.
— Большое спасибо.
— Возьми дождевик и выходи на улицу через лавку.
Теперь хмурилась Ынбёль. Но она послушалась. Нашла жёлтый дождевик, застегнула пуговицы, накинула капюшон и потащилась через завалы лавки. Очутилась на улице. Закрыла глаза — по ним невыносимо бил свет.
— Идём, — буркнул Джебедайя.
— В лес? — догадалась Ынбёль.
— В лес.
Они оставили позади дом: перевёрнутый деревянный комод, в котором постоянно открывались, закрывались, ломались и трещали ящики. Если навострить ухо, то можно расслышать, как кто-то плачет, а кто-то — смеётся. Как потолок отзывается цокотом копыт, а пол совсем не скрипит, потому что по нему никто не ходит. Снаружи дом выглядел изношенным и потрёпанным. Время прокопало в нём ходы, прогрызло тайники, выбило щеколды и двери.
Джебедайя стремительно продвигался вперёд. Ынбёль иногда поглядывала на дом через плечо.
— Зачем дождевики?
— С деревьев капает, — ответил Джебедайя.
— Кровь?
— С ума сошла?
— Блин, как угадал?
Шли, как призраки.
— Не устала идти?
— Нет.
— Хорошо, — Джебедайя накинул синий капюшон дождевика. — Почти на месте.
По голове начало стучать. Ынбёль смотрела под ноги, наступала на шишки и хвойные иголки, совершенно ничего не чувствуя, а Джебедайя явно восторгался каждым деревом и любым встреченным ёжиком.
Не успокаивало. Совсем.
По голове снова застучало: капли разбивались, скользили по капюшону и затекали за шею, прорезая путь через уши. Падали на ботинки. Ынбёль пригляделась — пятно было красным, потому что капля не была водой.
— Я дальше не пойду.
— Почему? — спросил Джебедайя без удивления.
— Я будто хожу по твоей изнанке.
— Вот и иди по ней дальше. Разрешаю. Мне нужно кое-что тебе объяснить.
Он спрятал руки в карманах. Ынбёль вздохнула и пошла.
Деревья менялись: некоторые из них кровили, другие чернели. Пахло мхом, плесенью и чем-то тяжёлым. Если это и есть разум Джебедайя, то Ынбёль была поражена.
— Садись, — наконец сказал он.
Она рухнула на поваленное дерево и поджала ноги к животу. Джебедайя опустился рядом.
— Давай, — Ынбёль подхватила грязную ветку, принялась чертить на земле руны, — объясняй, пока я в сознании.
— Найди себе место, подруга.
— Я нашла.
— Я не про…
— А я про Эллиота.
Она знала, что нервирует, но ничего не могла с собой поделать. Джебедайя взял другую ветку и тоже стал рисовать на земле.
— Лекси ведь говорила, что мы оболочки? — риторически спросил он. — Мы не стареем. Меняемся, только если по нам бьют. Но все вы забываете про души. Эш не верит, что она у него осталась. Ты тоже только мучаешься. Тебе нужно найти место, в котором душа будет отдыхать. Когда я здесь, — он с искренней любовью обвёл взглядом лес, — то не чувствую дом. Ведьм. Ничего не слышу и не вижу. Я отдыхаю.
«Опасное знание», — подумала Ынбёль. Вслух сказала:
— Здесь жутко.
— Это только начало, но дальше я тебя не поведу. Лучше подумай о своих местах.
— У меня есть шалаш из одеял.
— Уже что-то.
— Пойдём обратно.
— Посиди со мной ещё немного, — спокойно попросил Джебедайя. Ынбёль смутилась. — Я это сказал ради тебя, а не себя. Отдохни.
Ынбёль глубоко вдохнула лесной воздух. Так они и сидели вдвоём среди костей, оранжевой листвы, теней, паутины, грибов, шишек и трав.
* * *
В конце концов, Ынбёль полностью закрылась. Отгородилась, спрятавшись за одеяльным ворохом и вцепившись зубами в подушку, чтобы не кричать. Болела от горя. Для духов жертвоприношение было игрой, а для кого-то мир успел рухнуть. Ынбёль лежала в темноте. Будто в глазах — по ножику.
После нескольких дней мученичества, молчания и одиночества (Эр-Джею было настолько неловко, что он перебрался на чердак) всё начало меняться.
Ынбёль проснулась среди ночи, чувствуя шевеление силы. Кто-то колдовал в её сторону. Ынбёль не понимала, какого рода будет заклятье, поэтому решила не рисковать. Она села, завернувшись в одеяло, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Собственная сила приветливо встрепенулась и сама потянулась в руки. Кто бы и что не затеял — Ынбёль не позволит этому случиться.
Она представила, что Эш тогда не запретил нарисовать на полу пентаграмму. Представила окружность, прерванную двумя стенами. Представила себя внутри.
Она никогда прежде не ставила барьеров, но не сомневалась в том, что делала. Метаморфозы, дух — всё было на её стороне, всё помогало. Дух тихо вибрировал на уровне сердца, направляя.
И тогда Ынбёль увидела поток. Он был совсем рядом — нужен лишь шаг, чтобы войти в
