часть забот и схоронил в себе. Женьке тут же захотелось и Мите поведать о своем необычном сне, может, он ему что-нибудь растолкует и посоветует?
Женька рассказал Мите о том, как возникло всё во сне, как он рылся, рылся, рылся в хламе и как потом к нему явился ангел с поникшими крыльями. «Знаешь, вот как лохмотья, бывает, на веревке висят». И сказал ему ангел, что он — Женька — бабочка. Представляешь: я — бабочка!
— Может, я и впрямь в другой жизни бабочкой был? — спросил Женька Митю, не отрывая взгляда от туманной дали. — Каким-нибудь махаоном, или павлиньим глазом, или обыкновенной, ничем не примечательной капустницей — знай себе, порхай с цветка на цветок.
— А знаешь, — неожиданно с необычным жаром продолжил Женька. — Я ведь в детстве летчиком хотел быть. Даже в военное училище поступал — не взяли, здоровье подвело, а то бы взаправду летал где-нибудь под облаками, как эти чайки. Нет — выше облаков на своем «мигаре» или «аннушке». Ты б полетел, предложи кто?
Митя промолчал.
— А, вижу, полетел бы… Как ангел… — произнес задумчиво Женька и тоже замолчал.
— А я могу летать, могу! — похвалился Митя. — Смотри!
И побежал, раскинув руки, вокруг валуна, вокруг Женьки, планируя, как настоящий аэроплан.
— Видишь, видишь! — засмеялся он заразительно, радуясь своему новому необычному ощущению. Расхохотался и Женька, видя, как Митя гнет руки в локтях.
— Да кто ж так летает, кто ж так летает! — укорил он Митю. — Ты руки-то ровно держи, ровно… вот так… — показал он, как профессионал любителю, правильное положение рук. И даже загудел, как мотор, и тоже закружил вокруг камня по траве, извиваясь корпусом то влево, то вправо, как в детстве.
— Вот как надо летать, вот как надо! Понял! — ронял он вдохновенно, чувствуя, как рвется из его худосочной груди душа и старается улететь куда-то. Совсем как бабочка…
А в окно их давно заметили бабы и веселились от души дурачеству взрослых мужиков. И незаметно оттаяло у Ирмы на сердце, и, повздыхав, простила она Женьку и в дом его пустила. И желтая кофта ей понравилась, решила завтра же сходить в ней в магазин — надо же когда-нибудь приличной обновкой похвастаться.
Вечером к Резнику подскочил Юрка-хохол, обеспокоенный непредсказуемостью волчицы.
— Ну что, Витя, говорил со Степаном, он согласен? — не стал долго тянуть Юрка.
— Согласен, согласен. В понедельник часам к трем после полудня съездим в лес, покажешь, где её логово.
— Да если бы я знал. Городским показывал только там, где следы видел.
— Вот и ему покажешь. Об остальном не беспокойся.
44
День обещался быть погожим. Едва Резник распахнул дверь сарая, как в грудь ему ударило свежестью. Еще не поднявшееся солнце яркими бликами переливалось в кронах берез и осин, превращая листья в изумруды, в бисер, в жемчуг. Даже луна не спешила уходить на покой: сонная, бледная, в легкой сизой дымке, она еще тщилась не уснуть, не раствориться в ослепительных солнечных лучах и неумолимом времени. Озеро, храня полнейшее молчание, блаженно нежилось в молочно-дымчатом тумане. Где-то запела малиновка, застрекотали сороки, пискнул и взмыл вверх, громко и часто ударяя крыльями, воробей; трава купалась в росе, в воздухе носилось ощущение праздника и рождало новую уверенность в завтрашнем дне.
Казарян подъехал, как и обещал, в девять. Извинился, что не сможет с ними отправиться в Кижи.
— Побуду с семьей. Знаете, у меня редко выпадают дни отдыха, все дела и дела, а тут такой день!
Резник в свою очередь отсоветовал ему встречать их: неужели они не в состоянии добраться из города в поселок? Это не проблема. А так и ему ни о чем думать не надо, и им за него переживать. Может, они задержатся еще где-нибудь.
Не умеющий скрывать эмоций Казарян, сразу просветлел, но еще пытался вразумить ребят, что лучше будет, если он все-таки встретит их в порту и привезет обратно, однако Резник был тверд:
— Михалыч, вы и так для нас много делаете, нам неудобно даже.
В конце концов они решили, что он подкинет их только в порт к кассам, а там они уж сами как-нибудь.
Однако по дороге у Михалыча возникла новая мысль:
— Вы хоть завтракали? — спросил он как бы между делом, на что ребята утвердительно закивали головами. — Все равно. Сейчас поедем, купим билеты, а потом посидим немного где-нибудь в кафе. Вы как — не против?
Кто ж от такого предложения откажется? Но все же Резник поинтересовался:
— А мы не опоздаем?
— Не должны. Если я не ошибаюсь, ближайший рейс часов в двенадцать, так что успеем не торопясь и выпить, и закусить.
Ребята удивлялись Казаряну. То, что его щедрости не было границ, они знали, но к алкоголю-то он относился не очень доброжелательно, а тут сам предлагает. Чудеса!
Они подкатили к зданию порта часов в десять. Действительно, как и говорил Казарян, ближайший рейс на Кижи с четырехчасовой прогулкой по острову приходился на полдень.
Казарян купил ребятам билеты туда и обратно и сразу же повел за угол, где возле входа в городской парк в торце здания порта блестела стеклянная вывеска с названием кафе.
— Сюда, — потянул он ребят внутрь и сразу же подтолкнул к одному из свободных столиков в углу.
Несмотря на переливающиеся разноцветными красками незатейливые витражи, в помещении было достаточно светло и уютно.
— Что будете кушать? — спросил ребят Казарян, не отходя от стойки, где в ожидании заказа замерла чернобровая официантка.
— Все равно, Михалыч. Что возьмете, — не стали ребята привередничать. Михалыч заказал на свой вкус.
— Сейчас девушка все принесет, — сказал он, поднося к ребятам бутылку «Киндзмараули» и три небольших пластиковых стаканчика. — Давайте пока выпьем за День авиации. Я ведь в свое время в ВВС служил, осталась в сердце заноза на всю жизнь.
Он налил понемногу из откупоренной бутылки, и они чокнулись.
— За все хорошее, — искренне произнес Казарян, не скрывая своей радости.
Официантка не замедлила
