всегда удивляло, что с таким именем как «Людвиг», он не подвергался насмешкам от одноклассников. И это, во время войны с немцами? Над моим отчеством «Людвигович» подсмеивались даже в семидесятые! А у него имя! Нет, говорил, проблем не было. Или, недоговаривал?
В тысяча девятьсот сорок восьмом, мать отца связалась с пленным австрийцем, подарив ему брата. Поругавшись с моей бабкой, он поступает в техникум города Ленинск-Кузнецкого, получив по итогу шахтёрскую специальность: горный мастер. Не помню, как судьба свела шахтёра и председателя колхоза «Победа» старинного сибирского села, но тот уговорил его сменить место работы, поменяв должность на прораба. В селе намечалась грандиозная стройка. Новый прораб не подвёл, кроме основной работы организовал духовой оркестр и шахматную секцию в построенном под его руководством клубе. Позже, выписав лес на корню (рубль за дерево), выстроил просторный дом для второй семьи.
Очередная неприятность ударила его под дых: молодая жена изменила ему со строителем-армяном. После развода, помыкавшись пару лет, он пристал к моей будущей матери, старше его на восемь лет. Красивый молодой мужик, а может быть усталость от одиночества - сделали своё дело – они стали жить гражданским браком. Родился я, перебрались в новый дом – всё вроде хорошо. Но, Судьба опять не пожалела отца, погиб его сын от первой жены. Поехав к бабушке в Новосибирск, десятилетний мальчик попытался попасть в автобус, но был сбит с ног и затоптан насмерть стадом, пытавшихся занять сидячее место пассажиров.
На его теле нашли множество следов от острых шпилек женской обуви.
- Суки! Ненавижу! – плакал отец на кухне пьяными слезами. Затем вспоминал про чёрный воронок, который на его глазах увёз в тысяча тридцать седьмом отца; бабку, ни за что за пропавшую в колымских лагерях, в пух и прах ругая проклятых коммунистов. Тогда, я не понимал толком все эти дела, но при Брежневе на кухне между своими, потихоньку это делать было можно.
Короче, после смерти первого сына батя пошёл по наклонной, с работы его попёрли. Он перешёл в столярку простым работягой, где за воротник они принимали всем коллективом. Пьяницам в партии не место, и он молча положил свой партийный билет на стол председателя местного парткома.
По пьяной лавочке доставалось и матери: руки он не распускал, но поливал грязными словами. В подробностях расписывая её фронтовую жизнь, где сведений о работе в госпитале и засадах со снайперской винтовкой не присутствовало. А вот, такие термины, как: ППЖ, шлюха и проститутка, разбирались досконально.
Мать сидела молча, слушая этот бред с каменным лицом, только крепче сжимала руки в ладонях. Никогда не понимал русских женщин, как можно терпеть такое? И ведь терпели! Из-за любви? Какие другие причины? Что у них в голове? Мне никогда не понять.
Закончив медучилище в восемнадцать лет, она была мобилизована в конце войны в тыловой госпиталь. Следуя патриотическому порыву подала заявление на курсы снайперов. Хорошо стреляла с детства, дед перед войной работал лесником, брал старшую дочь с собой на охоту.
Попала в действующую армию в декабре сорок четвёртого. Что и как никогда не рассказывала. Орден Красной Звезды, несколько медалей. Вернулась домой, через три месяца родила сына. В роддоме, санитарка допустила халатность, мальчик заболел, и умер. В деревнях тогда было зачастую крайне негативное отношение к женщинам-участникам военных действий. Бабы о их военных подвигах не думали. Бытовало другое: «Пока мы тут одни, они там с нашими мужиками кувыркаются». Так, что после родов мать уехала в Хабаровск, где работала в военном госпитале. Там у неё случился роман с военным врачом. Он ушёл к ней от жены, последняя, как было принято в те времена, пошла в партком. Врач не прогнулся, но мать, после разговора с его супругой, собрала вещи – и вернулась домой. Я сохранил фото, сделанные её другом. В красивом платье на фоне хабаровских достопримечательностей. А на обороте, стихи о любви, напечатанные на печатной машинке. Через несколько лет одиночества мама и познакомилась со вторым моим родителем.
Ругань по отношению к матери мне не нравилась, но по малолетству, что я мог сделать? Хорошо запомнился один эпизод. У отца был собутыльник, проживающий на соседней улице. Свою военную пенсию он пропивал полностью, сидя на иждивении у престарелых отца с матерью. На фронте, он возил генерала, и щедро делился с батяней подробностями, как высший и средний комсостав зажигал со связистками и медичками. Мать награды не носила, своё военное прошлое не афишировала. Однажды, местные пионеры прибили на нашу калитку жестяную красную звезду, как участнику Великой Отечественной Войны. Отец, как раз бухавший со своим другом-инвалидом (во время бомбёжки тот потерял ступню), сорвал её, обозвав подростков грязными словами. Увидев это, сосед, капитан в отставке, Филиппов Алексей Михайлович, тоже ветеран (служил в разведке), будучи уже в возрасте, доковыляв до нашего двора, костылём хорошенько отходил потерявших берега охальников. Именно тогда, я в первый и единственный раз услышал о диверсионном отряде, рейде по вражескому тылу, и девяти подтверждённых немцев на счету моей матери. Уже в конце жизни она показала мне фотографию, где снялась рядом с молоденьким лейтенантом с двумя медалями на узкой груди. На обороте, химическим карандашом была сделана полуразборчивая надпись: «Погиб при выполнение особого задания». И дата: 2 мая 1945. Берлин.
- Это отец твоего умершего после простуды брата…
Выспрашивать подробности у меня не хватило духа. А потом было поздно: мама ослепла, в свои права вступила старческая деменция. Она не могла ходить, перемещаясь на туалетное ведро, падала с кровати. Располнев, весила более ста килограмм. При попытке её поднять, случайно надавил на рёбра. Остались синяки, налившись багровым цветом. Как она умирала, я не видел, трусливо сбежав в свою комнату. Прибывший на утро участковый и врач скорой помощи простыню с тела не снимали. Но, при вскрытии врач, зафиксировав следы синяков, по инструкции заявил в милицию. Объяснения знакомый участковый принял благожелательно. Но, этого оказалось мало, на меня завели уголовное дело. Прибывшие три женщины следователи, или не знаю кто, выслушали мои объяснения внимательно. Опросив соседей и родственником, они дело закрыли, но шрам на душе остался. Бить собственную мать – это уже за гранью разумного. Особенно, если ей исполнилось девяносто, и она уже не может полноценно осознавать свою личность.
На похоронах
