собой, я дала добро, так что очередную лекцию внимательно прослушала и мама.
А ещё через некоторое время он сказал:
– Мы очень хотели бы видеть вас нашей акушеркой. Но есть одна сложность… Моя жена – доктор, акушер-гинеколог. А её мама – акушерка в роддоме. С тридцатилетним стажем.
Виду, конечно, не подала, но в мыслях моя челюсть беззвучно упала на пол. Как? Зачем они слушали, зачем вообще пришли? Что нового я могла им сообщить – что такое ригидная шейка или асинклитическое вставление?
Экспрессом мысленно пронеслась по своим лекциям – часом не выдала ли чего-то возмутительного, ультрареволюционного по меркам классической медицины? Ведь долгое время вся идеология и практика домашнего акушерства по многим позициям категорически не совпадали с жёсткой, агрессивной практикой официального. Понимала, что от некоторых моих идей и примеров обычного роддомовского доктора может попросту перекосить! А мне всегда так хотелось быть профессионалом в своей сфере…
Но ничего противоречащего здравому смыслу в моих лекциях в их понимании не нашлось. Моё представление о здоровых родах и о том, чем сама женщина может в них себе помочь, оказалось универсальным, в том числе для медиков. Выдохнула, успокоилась.
Уже на приёме спросила:
– Ты же доктор и лучше меня знаешь всё про родовой процесс. Зачем я тебе?
– Да, я как доктор веду роды в роддоме и вижу, как то же самое делают мои коллеги. Это ужас и насилие. Не хочу, чтобы со мной случилось так же. Знаю всё про ведение родов по протоколу, но не знаю, что такое быть в родах женщиной.
Определение поразило. И навсегда врезалось в память.
Наверное, это моя слабость, тем не менее – всегда жду поддержки от профессионалов, жду понимания общих целей. Знаю, как легко и просто воодушевить впечатлительную беременную всякими розовыми сказочками про роды (которыми наполнены прекраснодушные акушерские паблики), но так же легко и просто напугать (чем грешат представители официальной медицины). А вот спокойно, честно общаться с профессионалами – отдельное удовольствие.
Вижу, как часто акушеры-гинекологи согласны с моей позицией в родах, но над ними довлеет жёсткий протокол, плюс всегда есть риск жалобы со стороны женщины или выговора от руководства. Тем ценнее искренние мнения.
Возвращаясь к теме: а сколько раз приходилось уговаривать докторов не тянуть с кесаревым! Повторюсь в очередной раз: я никогда не осуждаю родивших оперативным путём – я за здравый смысл и только за него! Считаю, что кесарево, на которое пошли, трезво всё взвесив, в разы лучше того, куда в панике побежали.
Мишель Оден не зря старается донести: бороться с количеством кесаревых сечений путём наращивания доли медикаментозных родов, где и здоровье, и окситоциновая система ребёнка оказываются в зоне высочайшего риска, – тупиковый, гибельный путь.
Сегодня в роддомах работают разные доктора. Кто-то «по старинке», как привык. Кто-то – как легче и удобнее (кесарево сечение – час, роды – от нескольких часов до суток). А есть «наши» – кто не боится стихии природы. И, когда всё идёт красиво и гармонично, будут просто любоваться. Но если что-то пойдёт не так, вмиг станут крутыми профессионалами, спасателями.
Рожать «как дома» очень правильно. Только пусть рядом, в уголке, на всякий случай ждёт вся возможная помощь.
Потому что роды не должны выступать территорией риска.
Глава 43
Про армейскую разведку, вагинизм и роженицу-фрика
Как-то записалась на приём пара, с которыми мы за полтора года до этого рожали их второго ребёнка. И вот они снова беременны. Я встретила их с радостью:
– Замечательно! Чудесно, что мы ждём третьего!
– Да, ждём. Но рождённого в ваши руки больше нет.
Они всей семьёй попали в страшное ДТП. И все выжили – кроме годовалого сына в автокресле. Мы долго молчали… Первый и, слава всем богам, единственный случай, когда пришли люди, потерявшие принятого мной ребёнка. Конечно, хотелось, чтобы их следующие роды стали прекрасными. Такими они и получились, но сердце сжималось всё время.
Иногда в практику – да что там, в жизнь – приходят такие беременные, которым особенно желаешь хороших родов. По-человечески включаешься на всю катушку – по обстоятельствам, ситуации, каким-то личным моментам.
Когда приходит обычная (хотя, конечно, обычных в том, чем я занимаюсь, не бывает, это не конвейер), ну ладно, пусть среднестатистическая женщина – просто беременная, счастливая этим, ожидающая встречи со своим ребёнком, – ты спокойно понимаешь: может сложиться, может не сложиться. И находишься в таком ровном акушерском состоянии, трезво, взвешенно предполагая и оценивая все возможные исходы.
Но порой появляются женщины, для которых ты очень-очень сильно хочешь, чтобы всё сложилось хорошо. Чтобы сработало что-то такое на небесах – только счастье и никак иначе!
Так было с Лерой, четырнадцать лет носившей сына на руках. Так было с парой, потерявшей принятого мной ребёнка. Так было и с этими девушками…
* * *
На приёме двое. Женщина садится ближе ко мне, мужчина – за ней, почти на метр позади.
Она – мягкая, тихая, скромная, в глазах затаённая грусть-печаль. Начинает рассказывать, расспрашивать, что и как, где и с кем рожать, я собираю анамнез, то есть – знакомимся. Время от времени задаёт какие-то почти провокационные, довольно странные, на грани фола вопросы:
– А вот если что не так, сумеете распознать?
– Ну да. Вообще-то я для того и существую в родах. Акушерка – такой человек, который как раз и должен поймать, отделить норму от патологии.
И ещё множество вопросов, касающихся как моей профессиональной квалификации, так и личных моментов типа «Умеете ли вы быстро соображать и реагировать?» Её муж всё это время смотрит на меня пристальным, изучающим, пронизывающим взором – словно сканирует. Будто не слушает разговор, а оценивает мои движения и мимику, мысленно составляя базу данных, рисуя графики и оценивая на встроенном полиграфе. Несмотря на внешнюю безобидность разговора, я чувствовала себя неловко. Отвечала на все вопросы, но ощущение просвечивания жёсткими рентгеновскими лучами не покидало.
Когда дело дошло до анамнеза, выясняется: женщина беременна во второй раз, первый ребёнок погиб в родах. И у них обоих осталось болезненное, мучительное подозрение, что виноваты медики – что они что-то пропустили и сделали не так.
Понять, что же именно там произошло, я так и не смогла, потому что они сами этого не понимали, да и объясняли довольно смутно и путано. Не знаю, действительно ли имелась чья-та вина в произошедшем или так распорядилась сама природа, но факт оставался фактом: в первых родах произошла интранатальная гибель плода.
Что, разумеется, стало для них
