жизни. Она кипит в тебе и не дает сидеть на месте. Дай ей выход. Будто я не знаю, какого это — оставаться на земле, когда хочется в небо. Чтобы сидеть на цепи и не сойти с ума, нужно очень хорошо понимать, ради чего сидишь, и принимать это. Знать, что полученное важнее жертвы. А если не важнее… Нет смысла отравлять себе жизнь просто так. Да Грише это и не нужно. Поверь мне. Он хочет, чтобы ты была счастлива. Но невозможно все время делать кого-то счастливым. Ты сама должна.
Яра кивнула.
Отец обвел взглядом луг от края до края.
— Завтра поутру пойдем косить, — решил он. — Все вместе. Ладно, надо возвращаться, а то потеряют еще нас, мать напугаем, не надо этого.
— Пап, — тихо позвала Яра, — а я справлюсь?
Отец фыркнул.
— Что за вопрос? Разумеется, справишься. Если захочешь, конечно.
Ответ был не тот, который Яра хотела услышать, но отец был прав: она была взрослой женщиной, и пора было перестать перекладывать ответственность за себя и свою жизнь на Гришу, на случай, на Вселенную…
— Пап, я люблю тебя.
— И я тебя, доченька. Очень сильно. Так хотел дочь, и думал, не будет… Но судьба порой делает нам подарки, которых мы уже и не ждем.
Ночь Яра, как и планировала, провела с мужем на сеновале. Пахло сеном, стрекотали сверчки за сараем. Темень стояла, хоть глаз выколи. Циновка, которую они бросили на сноп, была жесткой и терла кожу. То тут, то там раздавались шорохи. Но все равно было упоительно хорошо тяжело дышать в этой темноте и ловить губами Гришино дыхание, искать друг друга на ощупь, временами промахиваясь и целуя не туда, глушить стоны, кусая губы, слышать приглушенный смех и смеяться в ответ. Ей хотелось его любить, она и любила и получала так много в ответ.
— Выйду на пенсию — заведем дачу, — пробормотал Григорий, когда они уже засыпали, поудобнее устроившись в объятиях друг друга.
«А и заведем», — подумала Яра.
В этот момент ей очень хотелось, чтобы он был счастлив.
А утром с первой зарей вышли со двора, прихватив косы, и всей семьей направились на косьбу. На лугу выстроились клином на расстоянии взмаха косы. И Яра вдруг ясно вспомнила, как отец учил ее косить, когда ей было лет шесть. У нее ничего не получалось, а он говорил, что сразу ничего не дается, и до всего стоящего нужно дойти трудом. Она злилась тогда. Хотелось, чтобы вышло сразу, притом как у него и у братьев. Как у мамы, в конце концов. Отец подгонял и не давал все бросить. И почему ей вечно нужен кто-то, кто будет стоять за спиной и подталкивать? Но ведь он оказался прав, и она научилась.
По чистому голубому небу носились стрижи, и высилось недавно вставшее солнце, залившее луг теплом, и Яре казалось, она слышит биение сердец своих родителей и каждого из братьев, и старших детей Ярослава, и того, кто шел за ее плечом, страхуя. Того, кого она звала мужем. И не нужно ей было в этот момент ничего другого. Только мерные синхронные широкие взмахи кос, и свежесть утреннего воздуха перемешанного с жидким золотом солнечного света, и возможность идти вперед и знать, что она окружена семьей, что каждый из них готов подставить плечо, что они дышат сейчас в унисон, и что тот, кого она любит — делит с ней этот момент.
И сейчас она готова была перевернуть всю свою жизнь. Главным было вынести эту решимость и сохранить ее, не расплескав. Но Яра верила, что в этот раз она сможет.
История восьмая. О Грише.
— Не жалеешь, что не сказал? — спросила Яра, когда молчание, повисшее между ними в такси, затянулось.
— Нет, — ответил Григорий. — Скажем позже.
Позже — это когда скрывать станет уже невозможно.
Сегодня он решил так и знал, что это решение — единственно верное.
Сегодня был день рождения его матери. Единственный день в году, когда они с братьями собирались вместе. Каждый раз после встречи с ними Григорий чувствовал себя так, будто провел совещание с вышестоящим начальством, где его чихвостили в хвост и в гриву, а по пути назад влетел в ведро с помоями. Он давно вырос и научился держать оборону, а братья давно не нападали целенаправленно, но ощущение никуда не делось. Он терпеть не мог эти встречи. Наверное, они тоже. Но все они так или иначе любили свою мать и устраивали их ради нее, стараясь держать за столом вооруженный нейтралитет.
К этой встрече Гриша готовился загодя, потому что собирался преподнести матери особый подарок. Сообщить, что она дождалась и через семь месяцев сможет взять на руки еще одного внука. Но увидел братьев и понял, что не сможет. И матери отдельно сказать не сможет, потому что она обязательно им расскажет.
Василий налил ему в стопку водки и потянулся бутылкой к той, что стояла для Яры, но Грач накрыл ее ладонью.
— Она лечится и пьет антибиотики, ей нельзя.
— И что, не выпьет за день рождения любимой свекрови?
— Выпьет. Сок.
— Что за…
— Васенька, — попросила мама, — не надо…
Василий скривился, но отстал, хотя по мере опьянения еще несколько раз за вечер настойчиво пытался убедить Яру, что от одной стопки ей хуже не будет, а станет только лучше, ибо спирт изгоняет все болезни, даже врачи советуют, и вообще, тут и вино есть, и шампанское, он же не ограничивает в выборе. Его жена все клала ладонь ему на плечо, но он нервно ее стряхивал.
Андрей говорил мало. Григорию казалось, что брат не смог простить ему назначение на должность начальника Отдела безопасности после отставки Сокола. Андрей хотел, чтобы он оставался неудачником, иное рушило его стройную теорию о том, что их младший брат был полной копией отца.
Борис всегда был наиболее лоялен к нему. Но за весь вечер так ни разу к нему и не обратился.
И Григорий все больше убеждался, что не рассказать — правильно.
Странно это было. Он был настолько счастлив, что его жена носит под сердцем его ребенка, что готов был проорать об этом всему миру. Всему миру за исключением трех человек, связанных с ним родством крови. От этих трех человек он готов был
