Книга Бумажная девушка - Гийом Мюссо

Ты будешь по-настоящему любим, когда сможешь показать свои слабости, не боясь, что другой воспользуется ими, чтобы стать сильнее.

Чезаре Павезе

Париж

14–24 сентября

Хотя жизнь Билли висела на волоске, две недели перед операцией стали самым гармоничным периодом в нашей жизни.

Работа спорилась. Мне снова нравилось писать, и каждую ночь, полный энтузиазма и вдохновения, я переносился в иной мир. Я делал все возможное, чтобы изменить жизнь Билли к лучшему, сделать ее более спокойной и счастливой. Сидя перед компьютером, я осуществлял ее мечты, постепенно излечивал от душевных ран и разочарований. Обычно я работал до рассвета и выходил прогуляться, когда уборочные машины поливали водой тротуары. Я выпивал утренний кофе за стойкой бистро на улице Бюси, потом заходил в булочную в пассаже Дофин, где пекли золотистые, тающие во рту яблочные слойки. Затем я возвращался в наше гнездышко на площади Фюрстемберг, включал радио и варил два кофе с молоком. Билли, позевывая, выходила из спальни, и мы вместе завтракали, сидя за барной стойкой «американской» кухни, выходившей на маленькую площадь. Билли напевала, пытаясь разобрать тексты французских эстрадных песен, а я стряхивал крошки слоеного теста, прилипавшие к уголкам ее губ, и смотрел, как она щурится от солнца.

Потом я снова садился за работу, а Билли читала. Она нашла рядом с собором Нотр-Дам английский книжный магазин и потребовала, чтобы я составил список книг, обязательных к прочтению. Стейнбек, Сэллинджер, Диккенс… За эти две недели она проглотила несколько романов, которые я так любил в юности. Она делала пометки на полях, расспрашивала об авторах и выписывала в блокнот особенно впечатлившие ее фразы.

Потом я спал несколько часов, а во второй половине дня мы шли в маленький кинотеатр на улице Кристин, где показывали шедевры старого кино: «Небеса подождут»,[81]«Зуд седьмого года»,[82]«Магазинчик за углом»[83]и другие. Билли с восхищением открывала для себя фильмы, о которых раньше даже не слышала, а после сеанса мы обсуждали увиденное за чашкой венского кофе. Стоило мне упомянуть незнакомое ей имя, как она тут же записывала его в блокнот. Я стал Генри Хиггинсом, а она Элизой Дулиттл.[84]Мы были счастливы.

Вечером мы открывали старую поваренную книгу, найденную в скромной библиотеке нашей квартиры, и готовили ужин. Бланкет из телятины, утка с грушевым соусом, полента с лимоном — что-то получалось, что-то не очень. Лучше всего удалась маринованная баранья нога с медом и тимьяном.

За эти две недели я узнал Билли с новой стороны. Она оказалась умной и очень сообразительной молодой женщиной, которая искренне стремилась к знаниям. К тому же, после того как мы раскурили трубку мира, меня переполняли неведомые ранее чувства.

После ужина она читала написанные за день главы, и мы подолгу обсуждали их. В буфете гостиной обнаружилась початая бутылка грушевой водки «Вильямс». Кустарная этикетка наполовину стерлась, но можно было прочитать, что напиток «изготовлен по рецепту, дошедшему из глубины веков» небольшой фирмой на севере региона Ардеш. В первый вечер мы обожгли горло этим жутким самогоном и решили, что его невозможно пить, однако на следующий вечер повторили опыт. На третий раз напиток показался нам «неплохим», а на четвертый «просто отличным». С тех пор огненная вода стала неотъемлемой частью вечернего ритуала, и под действием алкоголя мы все больше открывались друг другу. Билли поведала о детстве, о тяжелой юности и о том, какой ужас охватывает ее при мысли об одиночестве, что и объясняло ее многочисленные, всегда неудачные любовные похождения. Она страдала от того, что до сих пор не встретила мужчину, который любил бы и уважал ее, и мечтала о семье. Чаще всего она засыпала на диване, слушая старые пластинки на тридцать три оборота, забытые хозяином квартиры. Билли все пыталась перевести песню, которую исполнял изображенный на обложке седовласый поэт с сигаретой в руке. Он утверждал, что «со временем все проходит, все уходит», что «забывается любовный пыл и голоса, которые шептали слова несчастных людей: возвращайся пораньше и смотри не простудись».[85]

* * *

Я относил девушку в спальню, возвращался в гостиную и садился за компьютер. Начиналась очередная ночь. Иногда работа приносила радость, но куда чаще мучения: я собственноручно строил мир, вход в который для меня был закрыт и где Билли наслаждалась жизнью с мужчиной, ставшим моим заклятым врагом.

В предыдущих книгах Джек был настоящим чудовищем. Он воплощал все то, что я ненавидел и отчего иногда стыдился своей мужской сущности. Джек был моим антиподом, самым ненавистным человеческим типом, в которого я ни за что не хотел превратиться.

Этот сорокалетний красавчик, отец двоих детей, работал заместителем директора крупной бостонской страховой компании. Он рано женился и без зазрения совести изменял жене, которая давно с этим смирилась. Уверенный в себе, с хорошо подвешенным языком, он отлично понимал женскую психологию и с первой же встречи умел расположить к себе новую знакомую. В его поведении и высказываниях зачастую сквозил неприкрытый мачизм, но со своей жертвой Джек вел себя нежно и заботливо. В результате женщины попадали в ловушку и влюблялись в человека, который давал им возможность испытать пьянящее ощущение избранности.

Но, едва достигнув цели, Джек снова давал волю своему эгоцентризму. Он был отличным манипулятором и заставлял своих любовниц исполнять роль жертвы, извлекая выгоду из любой ситуации. Стоило ему усомниться в себе, как он с новой силой принимался унижать несчастную. Подмечать человеческие слабости не составляло для него труда.

На свою беду, я отправил несчастную Билли в когти этого самовлюбленного порочного соблазнителя, который наносил своим жертвам неизлечимые душевные раны. Она влюбилась в него и хотела провести с ним всю свою жизнь.

Будучи не в силах кардинально изменить характер персонажа, я попал в собственную ловушку. Я был писателем, а не богом. В литературе есть свои правила, и в заключительном томе трилогии конченый мерзавец не может превратиться в идеального мужа.