не слишком поразил меня, поскольку я знал, что советские власти не очень-то разрешают священнослужителям появляться на публике в церковном облачении.
Я пригласил Романа в комнату, а затем предложил ему прогуляться, чтобы мы могли говорить более свободно. Я бы мог быстро прервать нашу встречу, сославшись на занятость, но почему-то не сделал этого.
Роман охотно согласился на прогулку, я оделся, и мы вышли. Пока спускались в лифте, Роман все извинялся за свою настойчивость и беспокойство, которое он мне причинил. Это тоже произвело приятное впечатление. Многие советские люди, посещающие иностранных корреспондентов, ведут себя так, словно у тех нет другого дела, как только выслушивать их.
Миновав двор, мы вышли на центральную пешеходную дорожку на улице Косыгина. Падал легкий снег, когда мы отправились на нашу первую и последнюю прогулку. В течение следующего часа — больше я никогда не видел отца Романа — он рассказывал мне, как пытается привлечь в лоно церкви русскую молодежь. Он говорил хорошим языком, и мне интересно было слушать его слова о том, что все большее число молодых людей приходит на религиозные службы. Он сказал также, что является членом неофициальной диссидентской организации, называющей себя Ассоциация русской православной молодежи, основанной еще в 70-х годах. Я никогда раньше не слышал о такой, а теперь вообще сомневаюсь, что она когда-либо существовала. Ее задача, говорил мне Роман, распространять возможно шире информацию о деятельности церкви, о времени и месте церковных служб и так далее. Он хочет, добавил Роман, чтобы иностранные корреспонденты тоже узнали о существовании Ассоциации, и просит меня познакомить его с возможно большим числом из них. В свою очередь, он будет держать меня в курсе всех событий, связанных с деятельностью Ассоциации.
Мы продолжали прогуливаться по бульвару, и Роман принялся рассказывать мне об антирелигиозной кампании, которую развязало Советское правительство в преддверии тысячелетней годовщины христианства на Руси, которая должна отмечаться в 1988 году.
Он рассказывал и о других, более страшных вещах: например, об опытах, которые проводит КГБ над душевнобольными людьми в печально известной психиатрической больнице в Белых Столбах, недалеко от Москвы.
— Это делается без всякого, конечно, согласия со стороны пациентов, — говорил Роман. — Об уходе за ними и говорить нечего! Я знаю случай, когда медицинская сестра поручила сделать укол санитару-охраннику, а тот был, как всегда, пьян и вколол вместо одного кубика полный шприц. Пациент оставался буйным в течение двух месяцев, и неизвестно, можно ли его вообще вылечить…
Чувство репортера подсказывало мне, что Роман может быть источником разных интересных сведений, и позднее я изложил часть его рассказа в своем журнале. Но что-то говорило мне и о необходимости соблюдать осторожность. Он не был похож на обыкновенного "подсадного" из КГБ, но кто мог ручаться…
После того как он поведал мне еще, что патриарх Пимен серьезно болен и уже не жилец на этом свете, я решил кое о чем его поспрашивать — авось удастся проверить правдоподобность его историй.
— Расскажите о вашей работе в церкви, — попросил я. Он ответил:
— Я часто выполняю обязанности дьякона. Также замещаю священников в разных отдаленных храмах.
Как бы оправдываясь за свое не слишком высокое положение, он тут же начал объяснять, что по ложному обвинению в краже икон был арестован и отправлен в лагеря в республику Коми. Я спросил, на какой срок. Он ответил: "На два года".
— Вначале был на тяжелой работе, — сказал он, — послали на лесоповал. Но потом лагерное начальстве сообразило, что у меня неплохо варит голова, и меня перевели в контору.
Я подумал, что, насколько я знаю эту страну, срок два года слишком мал для подобного преступления. Странным показалось также, что духовному лицу разрешили работать в конторе. Быть может, он совершил сделку с дьяволом?..
Я начал расспрашивать об известных религиозных диссидентах, подвергающихся преследованиям. Спросил о Юлии Эдельштейне, преподавателе иврита, которому при обыске в его квартире подложили наркотики. Когда Роман ответил, что ничего о таком не знает, в моем мозгу прозвучало первое предупреждение. Потом я спросил об Александре Рига, католическом священнике, которого отправили в Сибирь как сторонника движения за объединение церквей. Роман не слыхал и о нем. Второе предупреждение прозвучало в моем мозгу… Последний вопрос, который я задал: откуда Роман узнал номер моего телефона.
Он ответил, что давно хотел связаться с иностранным корреспондентом, знающим русский язык, и потому попросил одного своего друга, который знаком с секретаршей из Отдела печати МИДа, посодействовать ему в этом.
— Она просмотрела список корреспондентов и сказала: "Вот Ник Данилофф. Говорят, он небезынтересный человек, с ним можно побеседовать. Как раз такой тебе и нужен. Он говорит по-русски…" И она дала Ваш телефон.
То, что он назвал меня "небезынтересным", тоже показалось подозрительным: лесть, рассчитанная на то, чтобы подцепить меня на крючок?
К концу нашей прогулки отец Роман снова заговорил о своем желании связаться с другими западными корреспондентами. Я предложил ему зайти снова в мой офис. Там я нашел старый экземпляр сборника "Вся Москва", специального справочника для внутреннего пользования, где были телефоны всех иностранных агентств и еще кое-какие информационные сведения.
Перед уходом Роман оставил мне свой номер телефона и сказал:
— Звоните, когда будет время, и мы проведем его вместе.
— Спасибо, — ответил я, ничего не обещая.
Я уже решил для себя, что не стану продолжать это знакомство.
Я вернулся к нашей беседе с Романом и обстоятельно проанализировал ее лишь на следующее утро, когда, взяв с собою Зевса, мы пошли с Руфью прогуляться.
В конце концов мы пришли к заключению, что этот занятный молодой священник обладает интересными сведениями о современных делах, но что-то в нем есть "не то". И что лучше уже я буду заводить более надежные знакомства…
Я совсем позабыл о Романе, когда 22 января 1985 года он позвонил мне на работу и передал секретарю, что хотел бы поделиться со мной кое-какими сведениями, связанными с православной церковью. Двумя днями позже я, как обычно, в половине десятого пришел в бюро и достал почту из большого желтого ящика, висевшего на двери. Среди различных газет и писем был конверт без почтового штемпеля, надписанный по-русски. Я догадался, что это, видимо, тот самый материал, о котором говорил по телефону Роман. Открыв конверт, я был удивлен, так как в нем находился другой, адресованный послу Хартману. Внезапно я почувствовал, что здесь какая-то ловушка, и все мои подозрения по поводу Романа всплыли вновь.
Подбрасывать какие-либо порочащие, компрометирующие материалы — классический прием работников КГБ. Точно так они поступили
