следующей луной, хотя наши разведчики клянутся, что знают все и обо всех. Но мы можем заботиться о тех, кто рядом. Эта забота не бывает чрезмерной.
— Могу ли я узнать, чем вызваны такие слова, моя Жрица?
Царсина взяла кубок с травяным отваром, но отставила его в сторону, не сделав ни глотка.
— Мне снятся янтарные сны. Их видела моя мать, их вижу и я.
— Что приснилось моей Жрице?
— Тьма.
Хозяйка шатра спрятала лицо в ладонях и просидела без движения пару долгих минут. Эрфиан ждал, не решаясь нарушить молчание.
— Прости, — заговорила Жрица. — Я привыкла верить им, но все говорят, что женщинам янтарные сны лгут. Они бывают тревожными… я просыпаюсь посреди ночи и не могу уснуть. А если чувствую, что это правда — и это обычно оказывается правдой — то не сплю до утра.
— Тьма ждет всех нас, моя Жрица.
— Я хочу жить в том мире, где светит солнце. В том мире, где ждут мать с отцом. Но, говорят, воины уходят во тьму. Это то, что они заслужили. Если это правда, Эрфиан, то моя мать живет во тьме.
— Сегодня мысли моей Жрицы мрачны.
Царсина покачала головой, снова взяла кинжал и недочищенный апельсин.
— Белу рассказал не все. Он говорил с Юлием. Они побеседовали мирно, вампир угостил его вином и помог воинам залечить раны. Юлий сказал, что не имеет ничего против янтарных Жрецов, не собирается нападать, но не будет заключать союзов. Ни при каких условиях. Ему не нужны деньги. Ему наплевать на замки. Он равнодушен к благовониям и к дорогим винам.
— Что я могу предложить вампиру Юлию для того, чтобы он сказал мне «да», моя Жрица?
— Земли. Слуг. Предлагай все, что сочтешь нужным. Нам необходим этот союз. Теперь речь идет о защите эльфов, а не о защите вампиров и торговле со Сновидцами. Возьми с собой Гриаллу. Юлий любит красивых женщин. А ты сможешь подловить его в тот момент, когда он увлечется ей и даст слабину. Ведь она согласится?
— Думаю, что да, моя Жрица. Она ни разу не бывала в вампирских кланах.
— Выходите как можно раньше. Завтра вечером.
* * *
Сегодня в деревне было слишком тихо — никаких предрассветных звуков, голосов вернувшихся воинов или проснувшихся раньше всех слуг. Еще рано… можно подремать до рассвета. Эрфиан лежал, прислушиваясь и пытаясь понять, что пугает его в этой тишине. Она была не такой, как обычно, но голос внутри, который говорил об опасности и никогда не ошибался, молчал. За пологом спальни ходила служанка.
— Ты спишь, мой свет? — обратился Эрфиан к жене. — Мне неспокойно.
Ответа не последовало. Это его не удивило — Гриалла любила притворяться спящей. Притворство это давалось ей с трудом — она держала глаза крепко зажмуренными, но не могла сдержать улыбки.
— Ты здорова, мой свет? — снова заговорил Эрфиан — и понял, что показалось ему таким неправильным и зловещим в предутренней тишине. Он не слышал дыхания жены. Звука, к которому так привык — и который казался самым мирным, самым постоянным в двух мирах.
Эрфиан сел и наклонился к лицу Гриаллы. Она лежала на спине, прикрыв глаза, и улыбалась. То была незнакомая ему улыбка — слишком расслабленная, слишком чужая. Улыбка существа, получившего долгожданное избавление от боли или душевных страданий, мучавших его целую вечность. Черты лица Гриаллы стали мягче и тоньше, волосы золотой волной рассыпались по подушке, и несколько прядей запутались в ожерелье.
Мир, который еще мгновение назад был гармоничным и целостным, разлетелся на осколки, лишился красок, звуков и запахов, погрузившись в первозданную тьму. Эрфиан протянул руку и прикоснулся к губам жены. Еще вчера он целовал их, а теперь они были холодны, как лед. Еще вчера он в стотысячный раз благодарил богов за то, что те подарили ему дорогой подарок, и был уверен, что его никто не отберет.
— Ты встретилась с ним, мой свет? — Эрфиан слышал свой голос со стороны. Он казался незнакомым и чужим. Все тело, даже мысли стали незнакомыми и чужими. Он осознавал, что прижимает руку Гриаллы к щеке, понимал, что плачет, но чувствовал себя так, словно находится глубоко под водой, где движения становятся невыносимо медленными, а время останавливается. — С демоном из снов? Я знаю, он не был чудовищем. Может быть, это юный очаровательный эльф, теперь вы навсегда вместе. Или же это твоя мать. Пусть она обнимает тебя и защищает от всего, от чего не смог защитить я.
— Господин, ты просил разбудить… боги, что случилось?!
Пустой кувшин выпал из рук вошедшей служанки, осколки разлетелись по ковру. Она сделала шаг к Гриалле, но Эрфиан покачал головой, останавливая ее.
— Не нужно, прошу. Я хочу побыть с ней… еще немного.
Служанка выскочила из шатра и вернулась в сопровождении Царсины — растрепанной, полуодетой, совсем не похожей на ту Жрицу, которая сидела рядом с Нориэлем на советах, но верную привычке воина ясно мыслить даже в случае большой беды.
— Эрфиан.
Услышав свое имя, он выпрямился, перебирая в пальцах снятое с шеи Гриаллы украшение. Царсина подошла к нему, взяла за руки, помогая подняться, поцеловала в лоб и прижала к себе.
— Пойдем, мой мальчик. Я позабочусь обо всем.
Жрец был так потрясен случившимся, что не смог вымолвить ни слова вплоть до обряда погребения, который, следуя принятым в деревне обычаям, провели на закате. Таких церемоний Эрфиану видеть не доводилось — воинов не хоронили, слуги умирали редко, и на это обращали мало внимания, а Жрецы уходили искать или пропадали в своем саду. Теперь он знал, что тела сжигают, а серебристо-серый пепел развеивают над одним из мест силы в лесу. Нориэль произнес молитву на древнем наречии. Царсина, стоявшая рядом с ним, не пошевелилась и не проронила ни слова, пока эльфы, собравшиеся на поляне, не начали расходиться. Ветер трепал полы ее наряда из черного шелка, перебирал не собранные в косу волосы. Жрица была бледна, как снег, и Эрфиан увидел то, что привело бы в недоумение каждого, кто ее знал — привело бы и его, если бы он мог думать о чем-то, кроме своего горя. Царсина Воительница, эльфийка тысячи сражений, плакала.
— Это принадлежит тебе.
Нориэль держал в руках аккуратно свернутую янтарную ленту, украшенную черной вышивкой — такие вплетали в волосы умерших во время обряда и
