она появлялась, жизнь начинала играть яркими красками. Нынче в Шампани выбор товаров в магазинах оскудел. Наполеон вторгся в Россию, его война с жадностью заглатывала молодых свежих призывников и выплевывала их, изувеченных и сломленных. Тем, кто вернулся, повезло. Родители, видевшие в детстве, до революции, как уносит их любимых нищета, наблюдали теперь, как их собственных детей пожирает война. И Тереза служила желанным отвлечением от забот — возмутительная, блестящая местная знаменитость. Она дергала за ниточки великого Наполеона, ставила на колени могущественных генералов или, что куда более важно, могла замолвить словечко за честолюбивого сына.
Никто не знал, как и почему она может себе позволить такой роскошный особняк на Рю-де-ла-Ваш, но многие подозревали, что без Моэта тут не обошлось. Николь не спрашивала — предпочитала не знать. В год кометы деньги Терезы помогли ей уложить в погреба «Кюве де ля Комет», а заодно ее присутствие помогло Николь пережить рождение первенца у Луи, хотя сама Тереза о такой своей роли не догадывалась. При ней Николь было легче переносить сияние глаз Луи, когда он рассказывал о своем новорожденном сыне, а потом — все более уверенный вид его жены. Николь никогда не встречала их вместе, но видела ее пару раз в городе или когда подвозила Луи к давильне. Они составляли отличную маленькую семью, и Николь ненавидела себя за желчь, подступавшую к горлу при виде их радости.
Луи — ее деловой партнер, они виделись почти каждый день. И было бы вполне естественно принять эту пару как своих близких друзей, приглашать Луи с женой на светские мероприятия, покатать его сына на пони с тележкой по виноградникам. Но единственное, что Николь могла сделать, — улыбаться, глядя на его счастье, и желать им добра. Все остальное было слишком болезненным. Луи, казалось, интуитивно понимал ее и старался не упоминать слишком часто о жене и сыне. Она была молча благодарна другу за его такт, сама стыдясь собственных чувств.
Ее драгоценное вино кометы стояло на новых ремюажных столах в глубинах погребов, подальше от любопытных глаз, но все рынки оставались по-прежнему закрыты для него из-за торговых блокад и войны. Дело Николь, смысл ее жизни — все зависело от того, попадет ли шампанское на рынок.
После долгих военных лет дела шли плохо у всех. Столько мужчин ушло на войну, что урожай этого года собрать будет непросто. Отлучки Терезы в Париж становились чаще и продолжительней. Вечеринки, салоны — это было единственное, что оживляло ее искрометное веселье, а Реймс и его маленькие собрания ей быстро надоели. Николь скучала по своей жизнелюбивой подруге «Луи вернулся к работе, но каждый день уходил ровно в пять и спешил к семье, так что Николь обрадовалась, когда Жозетта подала ей записку, тщательно перевязанную дорогой светло-розовой шелковой ленточкой. Не пожалеть денег на такую прозу, как записка, могла только Тереза.
Моя дорогая, как же приятно снова вернуться в старый добрый Реймс! Париж меня душит. Я уверена, что мне было предназначено родиться сельской девушкой и жить среди волшебного воздуха, шампанского и светляков в звездной ночи. Прошу Вас, приходите ко мне сегодня выпить чаю и посплетничать. Мне есть, что Вам рассказать.
Николь сложила записку. Как правило, она избегала города — предпочитала получше приглядывать за своей землей, уклоняясь от сплетен и жалостливых взглядов, которые неизбежно ей доставались в каждый приезд. Но, пожалуй, стоило изменить своим привычкам, чтобы повидаться с Терезой.
Николь заехала в булочную к Наташе и, чувствуя свою вину, взялась за полированную медную ручку двери. Уже давно она не навещала подругу. Пекарня всегда была центром реймсской машины сплетен, и Николь просто не имела сил слышать их — или, если честно, Наташиных проницательных вопросов. Куда проще было тянуть лямку, нагружать себя бесконечной работой, чем сталкиваться с чем-нибудь подобным.
— Бабушетта, возвращение блудного сына! — Наташа неловко выбралась из-за прилавка и поцеловала подругу.
Она была бледнее, чем Николь помнила, и волосы казались уже скорее белыми, чем седыми.
Наташа поджала губы:
— Ты похудела с прошлого раза, как я тебя видела. Что ты там делаешь, в Бузи, одна-одинешенька, где не с кем словом перемолвиться?
— Общество виноградных лоз меня устраивает.
— Да, это я вижу. Ради них ты забываешь старых друзей.
— Так много работы и в давильне, и на полях. Крестьянские семьи и рады бы помочь, но им же свою землю тоже надо обрабатывать, а парни почти все на войне.
Наташа подбоченилась и прищурилась:
— А ну-ка, покажи руки.
— Зачем?
— Не пререкайся со старшими.
Николь неохотно сняла перчатки и выставила руки.
— Так я и думала. Ты сама работаешь в поле? Копаешь, подвязываешь, обрезаешь — как крестьянка?
— Не вижу в этом ничего позорного.
— За это я тебя и люблю. — Наташа обвела руками прилавок, магазин, печи в глубине помещения. — Хоть ты намного красивее и успешнее меня, но устроены мы с тобой одинаково.
Николь улыбнулась. Она сама не понимала, насколько ушла в свое отшельничество, читая теории Шапталя о виноделии, одержимо проверяя свои бухгалтерские книги, обходя виноградники и вникая во все мельчайшие детали, переворачивая бутылки в погребе, когда не хватало рабочих рук, проверяя, правильно ли идет брожение, и молясь святому Ремигию о добром урожае и какому ни на есть Богу о конце войны.
— Я приехала пораньше, чтобы взять лучшие релижьос. А где вообще всё?
Наташа глянула на нее печально:
— Давно ж ты уже нигде не была. Вообще-то идет война. Единственное, что у меня есть, это вот эти деревенские хлеба.
Николь уставилась на тяжелые коричневые караваи на голой полке, похожие на комья мокрой земли.
— Ты-то сама чем кормишься? — продолжала Наташа. — Крапива да ежевика?
— Все нормально, вполне виноградом своим обхожусь. Не стоит обо мне беспокоиться. А как же ты справляешься, когда продавать нечего?
— И обо мне не надо, — фыркнула Наташа. — Ты занимаешься своим делом, а я своим. И чтобы кто-нибудь тут суетился и волновался, мне ни к чему. Я хотя бы не продала самое драгоценное, что муж мне дарил.
У Николь дрогнуло сердце. Ожерелье-светлячок. Три года назад она его заложила.
— Перестань! Франсуа не захотел бы, чтобы я бросила наше дело, а для этого были нужны деньги.
— Знаю, — сказала Наташа уже мягче. — Я завела о нем разговор, чтобы ты поняла, что я знаю. И высматриваю твои интересы, даже когда ты держишься от меня подальше.
— И мне ничего от тебя не скрыть?
— Ничего. — Наташа сложила руки на груди. — У меня в этом городе куда больше
